OCR и форматирование Nina & Leon Dotan (03.2004)
ldn-knigi.lib.ru (ldn-knigi.narod.ru ldn-knigi@narod.ru)
{Х} - Номера страниц соответствуют началу страницы в книге.
Старая орфография изменена.
Две статьи (отрывки) из книги:
'Александр Исаевич Браудо' 1864-1924
(к десятилетию со дня смерти)
Изд. Кружка Русско-Еврейской Интеллигенции, Париж 1937 г.
Очерки: Л.М. Брамсона, П.Н. Милюкова, Г.Б. Слиозберга, С.М. Дубнова,
В.Л. Бурцева и др.
А.И. Браудо - общественный деятель, работал много лет в Петербурге
- Публичной Библиотеке, был, кроме всего, организатором знаменитой встречи Бурцева с Лопухиным (дело Азефа)
(Книга полностью - в работе, см. на нашей стр.)
{57}
На поприще общественной деятельности Александр Исаевич Браудо взял на себя миссию, на вид скромную: по существу, преимущественно, 'сеятеля' добрых дел. Подвести итоги такой общественной деятельности крайне трудно: она, по необходимости, рассеянная, раздробленная, разбросанная. Плоды такой деятельности пожинаются обыкновенно другими, и вся заслуга за них часто всецело приписывается другим...
Вполне оценить общественное значение деятельности Александра Исаевича можно было бы, поэтому, только в том случае, если бы все общественные деятели и всё общественные организации, которые пожинали плоды его трудов и воспользовались ими для дел, отмеченных их именами, ясно и в полной мере установили, чем они обязаны в этих делах Александру Исаевичу Браудо. Выполнить этот долг памяти Александра Исаевича, хотя бы отчасти, относительно моей собственной общественной деятельности, составляет задачу настоящего очерка.'
'...Когда грянула страшная война, все три издания, конечно, немедленно были приостановлены (Парижское издание, впрочем, уже раньше пришлось приостановить, вследствие переезда С. В. Познера в Петербург). - В такой критический для России момент Александр Исаевич, как и все ответственные русско-еврейские общественные деятели, считал непозволительным вести заграницей борьбу против правительства России, каково бы оно ни было. ('Русская Корреспонденция' на 3-рёх языках.)
Но 'истинно-pyccкие патриоты' своей борьбы против русского еврейства не прекратили и в это время - ни внутри России, ни вне ее. Напротив, они стали пользоваться этим страшным временем для страшного 'разрешения' еврейского вопроса в Poccии. - Началась бешеная кампания новых наветов на евреев, самых опасных в военное время: в шпионстве в интересах врагов России, в предательстве России и т. п.
К 'истинно-русским патриотам' присоединились 'истинно-польские патриоты', у которых кроме общих с русскими 'патриотами' чувств по отношению к евреям, были еще свои особые политические побуждения к тому, чтобы сделать евреев ответственными за предательство дела России и ее союзников известной частью польского народа.
Польские политические деятели поэтому усердно распространяли 'патриотические' наветы против евреев не только в самой России, но также, через своих эмиссаров, в союзных с Россией странах. Возникла, вследствие этого, серьезная опасность, что общественное мнение союзных стран также будет отравлено этим 'патриотизмом'.
{60} Эта опасность не ускользнула от внимания Александра Исаевича, и по его инициативе образовавшийся в Петербурге с начала войны объединенный комитет еврейских политических организаций решил делегировать в союзные страны представителя для осведомления еврейской общественности этих стран о действительных мотивах и целях новой вакханалии наветов и погромов против евреев и об истинных настроениях русского еврейства.
Выбор делегата пал на автора настоящего очерка, - вероятно также благодаря Александру Исаевичу. Осуществление этого решения, во всяком случае, оказалось возможным только благодаря усилиям А. И. - Александр Исаевич убедил меня в общественной необходимости этой миссии и побудил принять ее на себя. Александр Исаевич снабдил меня всеми необходимыми для выполнения этой миссии сведениями, рекомендациями и средствами. Александр Исаевич поддерживал затем постоянную связь с делегатом. Все, что последнему удалось сделать в союзных странах для защиты чести и интересов русского еврейства, было, таким образом, в сущности, заслугой Александра Исаевича.
Выехал я из Петербурга в конце ноября 1914-го года и, через Финляндию, Швецию, Норвегию и Северное море прибыл в Лондон, в начале декабря. Поручение, возложенное на меня Петербургским Комитетом, было первоначально довольно скромного характера: осведомить Комитет Британского Еврейства по иностранным делам, так наз. Joint Foreign Comittee и французский комитет Alliance Israйlite Universelle о положении русского еврейства. Но оказалось, что оба эти комитета постановили прекратить свою деятельность в области защиты еврейства вне их собственных стран на все время войны, полагая, что в это время еврейские граждане должны, как все граждане, сосредоточить все свое внимание на своих обязанностях по отношению к их родным странам.
Это непредвиденное положение поставило меня перед непредвиденной дипломатической задачей: - убедить эти почтенные еврейские организации, что политические интересы всех союзных стран, а следовательно также Англии и Франции, настоятельно требуют внимания к положению русского {61} еврейства. - Задача эта, однако, оказалась менее трудной, чем можно было предполагать. Английский комитет, к которому я, находясь в Лондоне, прежде всего обратился, охотно согласился назначить специальное заседание для выслушания моего доклада и, выслушав последний с большим вниманием, вскоре после того принять соответствующее нашим интересам решение.
Этим успехом мы, вероятно, в значительной мере обязаны чуткости и мудрости английской дипломатии. Английское министерство иностранных дел, которому еврейский комитет сделал сообщение о моем докладе, тотчас же вполне признал справедливость основных положений последнего, которые я вкратце отмечу в виду их исторического интереса.
Варварская политика по отношению к русскому еврейству, систематически отталкивающая русских евреев от общерусского дела, не может не отразиться неблагоприятным образом на общесоюзном деле, компрометируя последнее в общественном мнении всех стран и лучшей части общественного мнения в самих союзных странах.
Обязанности английского еврейства во время этой роковой войны по отношению к своему собственному отечеству, поэтому, отнюдь не требуют отказа от сопротивления возмутительной, безумной, в сущности, предательской политике русских юдофобов, а, напротив, настоятельно требуют энергичных усилий для скорейшего прекращения этой политики.
Евреи России должны быть и оставаться, - и они горячо того желают, - преданными гражданами России и верными друзьями ее союзников, Англии и Франции, с которыми их отечество тесно связало свою судьбу в этой страшной войне. A для этого живая связь между английским, французским и русским еврейством, и чуткое, отзывчивое отношение евреев Англии и Франции к ужасным переживаниям евреев в России, являются необходимыми, основными условиями.
Эти положения легли в основу всей нашей работы во время войны в Англии и Франции, куда я, после соглашения с английским еврейским комитетом, немедленно отправился. Французский Комитет Alliance Israйlite Universelle также вполне согласился с этими положениями и также постановил немедленно возобновить свою деятельность в указанном {62} нами духе. Вполне согласился с нами также покойный барон Эдмонд Ротшильд, оказавший в дальнейшем ценные услуги нашему делу.
Первым практическим результатом нашей работы в Англии и Франции была простановка кампании наветов в этих странах, исходившей от польских эмиссаров, часто наезжавших во время войны в Лондон и Париж по своим польским делам. Правительственные круги, политические партии и руководящие органы печати Англии и Франции были осведомлены о мотивах и целях этой кампании, и каждый раз когда польские 'патриоты' начинали разговор на излюбленную ими тему: 'наше несчастье - евреи', их немедленно останавливали дружеским советом: 'об этом вы лучше не распространяйтесь, этим вы только вредите вашему собственному делу!'
Выполнив данное мне поручение, я вернулся, через Италию, Грецию, Болгарию и Румынию в Poccию и Петербург. Но, выслушав мой отчет, Объединенный Еврейский Комитет тотчас же постановил, что я должен продолжать начатое дело и снова для этого отправиться в союзные страны. Я не сопротивлялся. Время было военное, и дисциплина военная. Личные дела и интересы все обязаны были отложить до лучших времен.
- Черные сотни неистовствовали больше чем когда либо. Под их влиянием начались массовые выселения евреев из военной зоны, десятки, если не сотни тысяч еврейских семей были с корнями вырваны из родных пепелищ. Военное командование объявило евреев врагами отечества, и армия стала соответственно с ними расправляться. Положение еврейства в России, действительно, стало катастрофическим, и необходимость вмешательства культурных союзников России для прекращения этого варварства стала неотложной.
Но Комитет снова ограничился постановлением о необходимости моей новой поездки в союзные страны, снова предоставив все заботы о практическом осуществлении этого постановления Александру Исаевичу Браудо. Александр Исаевич, как всегда, беспрекословно и с полной готовностью взял на себя эту заботу, и я вскоре снова отправился в дальний путь.
Но теперь моя задача была значительно боле сложная, {63} чем при первой поездке в союзные страны. - Что могли сделать английские и французские евреи против варварских мероприятий верховного главнокомандующего русской армии в областях, всецело подчиненных его дискреционной власти? Обычные в мирное время публичные протесты были для них во время войны невозможны.
Единственное, что они могли, было - осведомлять свои правительства о том, что происходит в России и просить о возможном воздействии на российское правительство и, может быть, на самого верховного главнокомандующего... Но, ведь это было бы 'вмешательство во внутренние дела', которое дипломатия всегда тщательно избегала 'принципиально' (по принципам, правда, известным только дипломатам...).
Необходимо было, следовательно, убедить английское и французское правительства, что варварские дела российских черносотенцев, позорящие дело союзников перед всем культурным миром, близко, 'внутренне' затрагивают жизненные интересы союзников. Это, после некоторых колебаний, было признано как английским, так и французским правительствами.
Большую роль сыграло при этом, вероятно, американское общественное мнение, в котором дела российских 'патриотов' вызвали глубочайшее негодование и сильно поколебали симпатии к делу союзников.
Английское и французское правительства поставили это на вид русскому правительству, - конечно, в безукоризненно дипломатической форме и вполне дружески, - и, после продолжительных переговоров - дипломатических, политических и иных, верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич сделал распоряжение о прекращении массовых высылок евреев из военной зоны.
Этим успехом в очень трудном и крайне деликатном деле мы больше всего обязаны секретарю и фактическому руководителю Английского Еврейского Комитета, Люсьену Вульфу, тонкому и опытному дипломату, имевшему большие связи и большое влияние в английских правительственных сферах. Конечно, и в самой России Александр Исаевич Браудо и другие еврейские общественные деятели неутомимо работали в том же направлении.
Сам в. к. Николай Николаевич в своем приказе о прекращении изгнания евреев из родных пепелищ ссылался на дурное впечатление этих 'мероприятий' заграницей.
{64} Но общественное мнение Америки, поддержка которой становилась все более и более необходимой для успеха союзников в этой страшной войне, отнюдь не удовлетворилось этим успехом. Его глубоко возмущала вся российская политика по отношению к евреям, и вообще вся внутренняя политика российского правительства.
Это дало нам право, даже возлагало на нас обязанность, сказать нашим английским и французским друзьям, то они должны сделать все, что возможно, для того чтобы русское правительство возможно скорее повернуло на другой путь. Друзья наши вполне с этим согласились и стали работать в этом направлении.
Следы этой работы можно найти в мемуарах представителей Англии и Франции при русском правительстве и в опубликованных дипломатических документах. Достигнуты были также некоторые практические результаты, мизерные, правда, по нынешним масштабам, но имевшие в то время не малое значение.
Однако, предупредить роковые последствия безумной политики царизма для всей России оказалось невозможным. В феврале 1917-го года разразилась революция, и царизм вместе со всей его политикой были сметены с исторической сцены....'
Р. Бланк.
Париж. 1935 г.
{77}
СТРАНИЦЫ ПРОШЛОГО
(Из воспоминаний об А. И. Браудо).
I.
А. И. Браудо был одним из первых, с кем я познакомился в Петербурге, когда, в конце прошлого века, приехал туда с братом для поступления я - в университет, а брат - в Технологический институт. На второй или третий день после нашего приезда наш старший брат, живший там уже давно, вернулся домой к обеду с товарищем и, войдя в комнату, представил нас Александру Исаевичу.
Перед нами стоял молодой человек среднего роста, широкоплечий. На его открытом лице блуждала мягкая улыбка, он с первого вида располагал к себе. В завязавшейся беседе не чувствовалось и тени превосходства старшего над младшими, покровительственного отношения к нам, юношам, он разговаривал с нами, как с равными, расспрашивая о предстоящих занятиях, о наших устремлениях. Беседа длилась долго; уходя, он звал нас приходить к нему запросто.
'...После Кишиневского погрома эта сторона деятельности А. И. приняла новую форму и расширилась. Кружок еврейских общественных деятелей Петербурга, в котором А. И. принимал самое близкое участие с его возникновения, решил апеллировать к европейскому общественному мнению. Проведение соответствующей компании было возложено на А. И. Он привлек к делу своих заграничных друзей, в Париж же командировал пишущего эти строки, снабдив его рекомендательными письмами как к представителям русской политической эмиграции, так и к видным французским друзьям.
Письма, данные А. И., значительно облегчили мою работу в Париже, в особенности, письмо М. Я. Острогорского, известного исследователя политической жизни Англии и Северной Америки, автора труда 'Демократия и политические партии', к его близкому другу Люсьену Герру, библиотекарю Высшей Нормальной школы.
Это имя хорошо известно всем культурным людям Франции. Занимая, казалось бы, скромный пост библиотекаря, он играл, однако, очень видную роль в духовной и политической жизни страны, о чем в {80} последние годы не мало писалось во Франции.
Профессора Шарль Андлер посвятил его жизнеописанию целое исследование, а муниципалитет города Парижа окрестил его именем одну из площадей Латинского квартала. Люсьен Герр был доподлинным вождем молодого поколения своего времени, но к его голосу внимательно прислушивались и представители поколения старшего. Социалист, он был близким другом Жореса, своего товарища по Высшей школе, звезда которого тогда ярко горела на политическом небосклоне.
Люсьен Герр принял весьма радушно эмиссара А. И-ча. Он познакомил меня с Жоресом, Анатолем Леруа-Болье, всегда проявлявшим большой интерес к русским евреям и считавшимся лучшим во Франции знатоком России, с Франси де-Прессансе, депутатом и передовиком по вопросам иностранной политики в газете 'Le Temрs' и др. Быстро установились связи с влиятельнейшими органами печати.
Тем временем А. И. постарался, чтобы сведения приходили регулярно и в большом количестве.
Раскрывая утром газету, парижане находили сообщения относительно судебных процессов о погромах в Кишиневе и Гомеле, о том, что выяснило неофициальное расследование этих событий, вообще о положении евреев в России и нередко негодующие редакционные комментарии по поводу этих известий. По мысли Люсьена Герра, был организован близкими к Жоресу людьми грандиозный митинг в Тиволи-Холл, собравши до десяти тысяч человек. Ораторами выступили Жорес и де-Прессансе, произнесшие горячие речи. Печать всех оттенков дала подробные отчеты о собрании.
Митинг в Тиволи-Холл был завершением первой стадии кампании, намеченной А. И., и я вернулся в Петербург, но не прошло и нескольких месяцев, как я должен был снова, по его предложению, поехать в Париж, чтобы продолжать прежнюю работу, но в большем масштабе. Теперь осведомление о правительственной политике по отношению к евреям должно было распространиться на французскую провинциальную прессу, а равно на печать прилегающих к Франции стран - Бельгии, Швейцарии, Испании и Италии.
В газетных кругах Западной Европы эта агитация встречала живой отклик. Редактора и сотрудники газет охотно принимали {81} доставлявшийся им материал, считая своим нравственным долгом защищать гонимые народности. Некоторые из них по тем или иным причинам принимали близко к сердцу интересы одной из них и с увлечением, свойственным французам, отдавались делу защиты ее. Вспоминаю, что в один из моих первых визитов к Жоресу я встретил у него одного недавно умершего французского журналиста, который пришел к нему просить заступничества за финляндцев, страдавших от бобриковского режима.
Впоследствии он передал свою миссию финляндскому общественному деятелю Кони Циллиакису, который приехал для этого в Париж. Ныне покойный французский журналист Пьер Кильяр занимался специально защитой турецких армян, редактируя журнал 'Pro Armenia'
Какая только из угнетенных народностей не имела своего представителя или представителей во французской прессе довоенного времени! А когда таких сотрудников среди местных тружеников пера не было, представители национальностей работали сами, снабжая газеты сведениями. Нынешний президент чехословацкой республики Бенеш с кружком друзей вел газетную кампанию за самостоятельную Чехию.
Испанские радикалы и социалисты, среди которых вспоминаю Александра Леру, не прекратившего политической деятельности и до наших дней, снабжали парижские газеты сведениями, направленными против абсолютистского и реакционного режима их родины. Pyccкие политические эмигранты тоже развивали большую работу в западноевропейской прессе.
Сведения А. И-ча охотно печатались не только социалистической печатью, но также радикальной и либеральной. Из газет первого направления самой влиятельною была 'La Petite Rйpublique', во главе которой стоял Жиро-Ришар, а главным сотрудником коей был Жорес. Последний не только печатал все, что мы ему доставляли, но постоянно требовал побольше материала по общим вопросам русской жизни. Он был ему нужен не только для газеты, но также для его выступлений в парламенте. Клемансо редактировал газету 'l'Aurore',которая сыграла такую видную роль в деле Дрейфуса. Когда я приходил в редакцию, он всегда сам выходил ко мне, быстро пробегал принесенные заметки, клал их в задний карман своего длинного сюртука и говорил:
{82} 'Хорошо, пойдет', и, действительно, наутро я находил свои сообщения в газете. Когда он бывал занят, материал принимал Жорж Мандель, недавний министр почт и телеграфа, занимавший тогда пост помощника Клемансо в газете.
Следуя указаниям Люсьена Герра и Жореса, который я довел до сведения А. И., он наряду с сообщениями о положении евреев в России стал присылать материал общего характера, который он в таком обилии доставлял П. Б. Струве для 'Освобождения'. Посольские круги обеспокоились; было, должно быть, дано знать в Петербург, потому что вскоре в Париж пожаловал сотрудник 'Нового Времени' и одновременно департамента Полиции Мануйлов-Манусевич для работы в газетной среде.
Приехал также редактор-издатель 'Гражданина' кн. Мещерский и стал выпускать еженедельник 'La Revue russe'. Мануйлов-Манусевич обходил редакции газет, снабжая их своей информацией, но не повсюду ее у него брали.
При этом даже те, что помещали ее, нередко печатали одновременно сообщения А. И-ча. Мануйлов-Манусевич избрал штабом своих газетных операций редакцию 'Фигаро', но был бессилен побороть здесь противодействие заведующего иностранным отделом, который буквально не впускал его к себе в кабинет.
Кн. Мещерский, приехавший с миссией непосредственного общения с французскими политическими деятелями, может быть, преуспевал в правых кругах, но отнюдь не в левых. Он попробовал нанести визит Клемансо, но был с позором им выпровожен, о чем Клемансо мне со смехом рассказывал несколько дней спустя после этого происшествия.
Революция 1905 года и прокатившаяся за нею по России волна еврейских погромов побудили А. И. и его друзей развить обличительную деятельность заграницею.
В Берлине, Париже и Лондоне стали выпускаться периодические бюллетени о внутренней жизни России и в частности о положении евреев. В Париже 'La Correspondance russe', organe des Amis du mouvement libйrateur en Russie выходил сначала три раза в неделю, потом пять, сначала на ротаторе, затем в печатном виде. Издание рассылалось бесплатно в редакции газет, парижским корреспондентам заграничной прессы, многим органам печати прилегающих к Франции стран, {83} виднейшим политическим деятелям, писателям, ученым и так далее. Через некоторое время к этому основному изданию прибавилась еще экстренная рассылка по вечерам сообщений, поступавших от А. И. по телеграфу.
'La Correspondance russe' просуществовала пять лет, прекратившись лишь в 1910 году. За это время она успела занять видное положение в парижской прессе, завоевать доверие и снискать многочисленных друзей.
Среди них было не мало выдающихся писателей - Анатоль Франс, Октав Мирбо, Жюль Ренар, Виктор Маргерит, ученых - Люсьен Леви-Брюль, читавший тогда лекции в Сорбонне, Анатоль Леруа-Болье, Луи Гаве, профессор Коллеж де Франс, Шарль Сеньобос, Поль Буайе, журналистов - мадам Северин, Франси де-Прессансе, Анри Беранже, ныне сенатор, а тогда редактор газеты 'L'Action' и др. Клемансо, вошедший в министерство Сарьена в качестве министра внутренних дел, не переставал интересоваться сообщениями А. И-ча. По его указанию, они доставлялись ему в министерство немедленно по получении и, по прочтении, направлялись им в редакцию газеты 'Le Temps', где неизменно печатались.
Друзья и читатели нашего бюллетеня часто задавали вопрос, кто тот всезнающей в России человек, который так обстоятельно и объективно информирует их о русской жизни. Некоторые спрашивали, не приезжает ли он в Париж, и нельзя ли с ним познакомиться. За редкими исключениями имя А. И-ча не подлежало огласке.
В Париж он наезжал; будучи здесь, навещал даже редакцию бюллетеня, от чего я его всегда, но тщетно отговаривал, потому что за редакцией была установлена агентами Рачковского слежка. От знакомств с французами он неизменно уклонялся, сделав исключение лишь для Люсьена Герра, и то больше по настоянию M. M. Винавера, бывшего одновременно с А. И-чем в Париже. Они посетили Люсьена Герра в редакции 'L'Humanitй', где Люсьен Герр заведывал иностранным отделом; говорил больше М. М., А. И. молчал, редко вставляя замечания в оживленную беседу, по все же впечатление на Люсьена Герра он произвел неотразимое
II.
В конце 1907 года я покинул Париж и вернулся в {84} Петербург. Друзья, в свое время командировавшие меня во Францию, вызвали теперь меня на родину для заведывания здесь организованною ими кампаний литературной борьбы с черносотенством.
Было намечено устройство большого издательства, которое должно было при помощи книг, брошюр, народных календарей, листовок, знакомить широкие массы с фактическим положением русских евреев, разрушать сложившиеся на их счет предрассудки, изобличать злостные измышления черносотенной печати, вообще, проповедывать идею мирного сожительства народов, населяющих Poccию. С тою же целью издательство 'Разум', - так его окрестили, - издавало осведомительный бюллетень, рассылавшийся редакциям газет, членам Государственной Думы, писателям, и т. д., и поставляло в редакции газет, преимущественно провинциальных, статьи по вопросам еврейской жизни. Инициатива и организация этого начинания принадлежала Еврейской Народной группе, одному из четырех основных еврейских общественно-политических объединений в предвоенную эпоху.
Представители других группировок не принимали участия в создании 'Разума', некоторые из них относились к нему враждебно. Нe таково было отношение А. И-ча: партийные перегородки для него не существовали, раз начатое кем-нибудь дело было, по его мнению, общеполезно.
А. И. принял самое близкое участие в основании и ведении 'Разума'. Могу удостоверить, что он принимал даже более близкое участие в деятельности издательства, чем многие члены Народной группы, на которых было возложено заведывание им. Он вникал во все детали текущей работы, подыскивал сотрудников, давал указания по вопросам технического и литературного характера, помогал в деле распространения изданий и пр.
В то время как другие члены правления 'Разума' приходили лишь на субботние собрания для заслушания отчетов и принятия решений, кроме, скажу мимоходом, М. М. Винавера, который и в промежутках между заседаниями следил за работой издательства, А. И. приходил чуть ли не ежедневно в контору узнать, как идет дело, не нужна ли его помощь. Одно время он имел в 'Разуме' свой рабочий кабинет, куда регулярно приходил заниматься своими делами, чтобы быть одновременно всегда наготове, если бы его помощь оказалась необходимой.
{85} Деятельность издательства развивалась успешно, но 'скорпионы' полицейского режима не замедлили объявиться. С первых же его шагов начались цензурные гонения: составленная А. Б. Петрищевым брошюра 'Письма мещанина о городских делах-делишках' была задержана в типографии до выхода в свет.
За издание 'Альманаха-Календаря' на 1908 год я, как ответственное лицо издательства, был привлечен к суду. Приходилось сдерживать рвение сотрудников, порывавшихся изобличать помыслы черносотенной прессы: с болью и сердце приходилось возвращать им рукописи, зачастую прекрасно написанные.
Как то под вечер звонок по телефону.
- Приходите чай пить, зовет А. И. - Познакомлю вас с интересным человеком.
Я пошел. Против обыкновения А. И. повел меня не в столовую, где были все его домашние, а в кабинет, и, когда мы вошли, запер дверь.
На диване сидел С. А. Басов-Верхоянцев. Я уже слышал о нем. Социалист-революционер, нелегально проживавший в Петербурге, он был известен в левых литературных кругах. Особенно удавались ему произведения в стиле народных сказок.
- Видите ли, - обратился к мне, А. И., - я думаю, что было бы полезно издать народную сказку на тему о еврейском погроме. Надо рассказать русскому человеку в занятной форме, кто в действительности устраивает погромы, кому они нужны, как лживы все, официальные версии...
- Мысль прекрасная, но как такую книжку распространить? - спросил я.
- На этот счет не беспокойтесь, - ответил, улыбаясь, А. И., - Есть кому помочь в этом. Ведь вы видите, что возможности 'Разума' весьма ограничены.
Спорить против этого нельзя было. Мы перешли к обсуждению темы намеченного издания, объема его, размера тиража. А. И. взял на себя всю техническую сторону: найти типографию, закупить бумагу и организовать распространение книжки. Через некоторое время она появилась на книжном рынке под невинной обложкой 'Сказки о коньке-скакунке'. С. А. Басов-Верхоянцев был ее автором, но имени его, {86} разумеется, на ней не значилось. Она разошлась в количестве 10.000 экземпляров.
За ней последовала другая, тоже составленная Басовым и изданная А. И-чем.
Кое-где, в провинции полиция перехватывала эти книжки, начинала дознание, но добраться до их автора и издателя не сумела...
Как А. И-чу удалось отпечатать и распространить сказки С. А. Басова, этого он никому не рассказывал. Я знал только, что на помощь ему пришла революционная организация. Но поддерживая связи с левыми политическими кружками, работавшими в подполье, А. И. в тоже время сильно интересовался деятельностью таких же кружков, но крайне-правого направления.
Это ему было нужно для расследования убийств Г. Я. Герценштейна и Г. Б. Иоллоса и покушения на С. Ю. Витте. Он был уверен, что то и другое - дело одной и той же преступной шайки, он давал ceбе ясный отчет, что расследование ее махинаций заведет его очень далеко и высоко, но не останавливался в розысках.
Шаги его в этой области не раз вызывали у меня резкие протесты.
- Хотите познакомиться с д-ром Дубровиным? - спросил меня как-то всерьез А. И.
На моем лице сказалось, очевидно, крайнее изумление, потому что он добавил:
- Да, с председателем Союза русского народа. Я сейчас иду на свидание с человеком, который познакомит меня с ним.
Я отказался от чести быть представленным Дубровину и стал горячо убеждать А. И-ча 'не прать на рожон', не рисковать собою.
- А откуда они знают, кто я? - возражал он. - Я пойду не под своим именем. А они мне нужны, я от них многое узнаю.
Его нельзя было отговорить. Так, рискуя собою, он собрал материал, изобличавший черносотенных главарей в убийстве членов первой Думы, в организации еврейских погромов и т. д.
Когда весь материал был собран, надо было подумать об издании его. Было очевидно, что книга будет конфискована {87} немедленно же по отпечатании ее. Надо было следовательно выискать типографа, который бы согласился сдать книгу одновременно с представлением ее в цензурный комитет. Надо было тоже позаботиться о месте хранения ее. То и другое удалось сделать.
Одна из типографий, работавших на 'Разум', взялась отпечатать 'Материалы к истории контрреволюции', экземпляров ее она в цензуру не послала, не занесла заказа А. И-ча в реестр своих работ, подлежавший просмотру инспектора типографии. Для хранения же книги мы сняли большой сарай в одном доме на Николаевской улице.
А. И. был очень доволен 'операцией'. Когда ему нужна была книга, артельщик 'Разума', бывший моряк Балтийского флота Александр ходил на Николаевскую и приносил нужное количество экземпляров.
Все шло как по маслу, но вдруг стряслась беда. Воришки-мальчуганы проделали дыру в сарае, где хранилось издание, выбирали оттуда книгу и стали продавать ее на Невском по полтиннику за штуку. Полиция поинтересовалась узнать, какую это толстую книгу они продают, доложила в градоначальство. Началось дознание.
А. И. был огорчен, но не тем, что полиция могла напасть на его след, а что она заарестует и, конечно, уничтожит книгу.
На выручку пришел тот же Александр. Прежде чем полиция ycпела наложить на 'Материалы' свою лапу, он явился на Николаевскую улицу с подводой, погрузил на нее все экземпляры и средь бела дня, через весь Невский проспект отвез ценный груз в надежное место на Петербургской стороне.
Начатое же градоначальством 'дело о содержании нелегального склада' удалось свести к пустякам.
А. И. ликовал.
III.
Когда разразилась война, А. И. был в Петербурге. Как некоторые другие петербуржцы, он застрял в городе, семья его была на юге. Я был в таком же положении. Жили мы оба на одной и той же улице - Фуршгадтской, почти насупротив. Видались еще чаще прежнего.
Не прошло и двух-трех недель с начала военных {88} действий, как у А. И-ча появились новые заботы, новые дела. Каждый раз при встрече он вынимал из своего объемистого портфеля сложенный лист бумаги и, подавая его мне, говорил:
- Прочтите.
То было очередное сообщение о жестоком обращении военных властей с еврейским населением на театре военных действий или в прифронтовой полосе. Такие известия поступали все чаще и чаще, и концентрировались они у А. И-ча. Собирание их стало теперь его главным делом.
Но одним собиранием этой прискорбной информации он не ограничивался. Часто, заходя к нему по вечерам, я заставал его погруженным в работу.
- Вот, говорил он, отбирая некоторые бумаги из множества лежавших перед ним, на основании этих документов надо составить докладную записку. Другие я сам обработаю. Только чтобы было готово завтра, к одиннадцати часам утра. В двенадцать я должен уже сдать.
- Кому?
Он загадочно улыбался, не давая ответа.
Начиналась кампания 'кровавого навета' на евреев, поднятая некоторыми элементами польского населения на театре войны и активно поддержанная ставкой главнокомандующего.
А. И. раньше всех других еврейских общественных деятелей усмотрел в первых мелких известиях об обращении военных властей с евреями приближение большого общественного бедствия и пытался противодействовать ему.
Но личных сил его было не достаточно. Необходимы были общие соединенные усилия, единый еврейский фронт.
А между тем жизнь еврейской интеллигенции Петербурга сложилась так, что создание единого фронта казалось делом немыслимым. Кружковщина разделила еврейскую общественность.
Четыре главные группировки - сионисты, народная группа, демократы и народная партия, не говоря уже о других, менее значительных, держались обособленно, враждовали между собою, неохотно шли на совместные действия. К тому же лидеры всех этих 'течений' были в отсутствии, - война их застигла заграницею, - а без них их сторонники были еще менее склонны сесть вместе за 'круглый стол'. А.И. взял на себя трудную задачу объединения {89} враждовавших партий. Путем настойчивых переговоров с наличными их членами, воздействия на каждого из них в отдельности, ему удалось добиться своего.
Я вспоминаю эти первые объединенные собрания на дому у А. И-ча или у меня. Трудны были первые шаги, 'неувязка' давала себя заметно чувствовать. Но А. И. был на страже: обычно хранивший молчание, он здесь часто брал слово, сглаживал полемические выпады, примирял споривших, всегда удачно привлекал общее внимание к основному, всех волновавшему вопросу. Он был фактическим руководителем заседаний, хотя от председательства на них неизменно уклонялся, не говоря уже о том, что он всегда брал на себя исполнение принятых решений.
Так, благодаря его инициативе и энергии, объединение еврейских общественных сил Петербурга стало совершившимся фактом, когда месяца через полтора отсутствовавшие деятели вернулись на родину. Оставалось лишь придать заключенному союзу организационную форму, смягчить властные навыки одних, самолюбивые претензии других, успокоить подозрительность третьих и кружковое рвение четвертых. А. И. все это сделал. Он побывал у всех, кого надо, у кое-кого по нескольку раз, поговорил, как только он умел: мягко, сердечно, но настойчиво, затронул у каждого его сокровенные струны, сам ко всем благорасположенный, расположил всех друг к другу, сплотил всех в общей работе.
Образовалась единая еврейская организация, в которую входили члены всех партий на пропорциональных началах, организация, собиравшаяся раз в месяц на общие собрания, и выбравшая бюро, в которое входили также ех officio члены Государственной Думы, и которое заседало еженедельно. Работа закипала. И было над чем трудиться.
Из Польши и Западного края приходили грозные вести. Еврейское население целых городов и уездов изгонялось в течение суток. Ни в чем не повинные люди подвергались расстрелу, еврейские религиозные святыни - надругательству.
Каждое собрание пленума открывалось сообщением поступившей информации, и сердце обливалось кровью при чтении этого синодика жестоких гонений. Сильное волнение охватывало присутствовавших, лились страстные речи. А. И. обычно молчал. Он знал уже все докладывавшиеся материалы, ибо часто сам поставлял {90} их, он успел уже их изучить и обдумать, он уже кое-что успел сделать, чтобы уменьшить размеры бедствия.
Молча присутствуя на собраниях, он следил лишь за тем, чтобы не было нарушено единство настроения, чтобы в пылу дебатов не сказалась партийная рознь, чтобы были вынесены общие, всеми одобренные решения. Еще значительнее была его роль в подготовке, материала для таких собраний и в исполнении постановленных решений.
При организации было создано информационное бюро, имевшее целью собирать сведения о положении евреев в сфере военных действий. А. И. его организовал и им руководил. Он приходил в бюро каждый день и оставался по нескольку часов, перечитывая всю корреспонденцию, напутствуя эмиссаров, отправляемых для собирания материалов, вникая во все детали текущей работы. Покончив с этой работой, он переходил в другую комнату, где составлялись докладные записки власть имущим людям, запросы для представления в Государственную думу, сборники материалов для передачи в редакции газет и т. п. Здесь он тоже все просматривал, давал ценные указания. Он был душою работы.
Так изо дня в день в течение долгих, мучительных годов войны...
Петербургские писательские круги не оставались глухими к гонениям на евреев. По инициативе Максима Горького, Леонида Андреева и Федора Сологуба, образовалось общество, поставившее себе целью борьбу с 'кровавым наветом' и за уравнение евреев в политических и гражданских правах. В него вошли представители литературы, науки и искусства.
А. И. был одним из немногих евреев, привлеченных к делу. Он бывал на всех собраниях, редко вмешивался в прения, но когда требовалось фактическое разъяснение, последней информации, взоры всех обращались на него. Сконфуженный этим, он давал нужную справку, сообщая подробности неизвестные и самым осведомленным из присутствовавших.
Петербургская радикальная интеллигенция стала с 1916-го-года собираться для обсуждения политических проблем, выдвигавшихся жизнью. В них принимал участие очень ограниченный круг лиц, допускавшихся после тщательной фильтровки организаторами этих собраний. А. И. бывал и {91} здесь и молча внимал разговорам. Надо было, чтобы оратор говорил совсем 'несосветимые' вещи, чтобы А. И. попросил слово и заведомо волнуясь, но владея собою, вернул увлекшегося оппонента к печальной действительности, показал несостоятельность его утверждений. Общее одобрение было обычной реакцией на его редкие выступления...'
С. Познер.