OCR Nina & Leon Dotan  (03.2004)

http://ldn-knigi.lib.ru   (ldn-knigi.narod.ru     ldn-knigi@narod.ru)

{Х} - Номера страниц соответствуют началу страницы в книге.  

 

Старая орфография  изменена.

 

 

{3}

 

О Мариампольской 'измене'.

          

   Действительность редко бывает вполне закончена и осмысленна. Поэтому художнику всегда  приходится начинать с выбора того, что должно войти в рассказ или картину. Из бесконечного разнообразия беспорядочных и переплетаю-щихся явлений жизни его взгляд научается выби-рать лишь те, по которым проходит тот или  другой закон красоты и правды.     

   Чаще всего такую готовую законченность дают картины природы. Среди сложных явлений человеческой жизни она встречается уже гораздо реже. Жизнь более беспорядочна, и смысл ее явлений редко дается готовым.  Но порой действительность складывается в картины, которые поражают законченной полнотой и смыслом. В истории бывают события, художественное и моральное значение которых ярко сверкают из тьмы веков. 

 

Такова, например, история о Кочубее, Петре и Мазепе. Можно какими угодно подробностями исторических изысканий усложнить основные ее черты, но и в самом сухом изложении смысл  {4}  этой трагедии светится ярко, не закрываемый туманами прошлого.  

                       

                                    Царем быть отдану во власть

                                    Врагу царя на поруганье...   

  

   Чем бы ни осложнялся донос  Кочубея,- одно, несомненно:  он был верен, а Мазепа готовил измену. И царь в последние минуты перед  тем, как она должна была выступить перед целым светом, отдал человека, ему верного, во власть изменнику. 'О, ночь мучений'... Были ли среди этих мучений самыми ужасными физические пытки? Заглушали ли они страшное сознание торжества измены над его верностью?..  И что рассвет того дня, когда все станет ясно, наступит для него слишком поздно.                      

 

День этот пришел. Петр поспешил оправдать память Кочубея, вознес его потомков. Но сам Кочубей умер мучительно и позорно... Перед лицом истории память Петра и до сих пор ведет великую тяжбу.  Много заслуг перед русским отечеством и много жестокости по отношению к людям. Но среди этих бесчисленных истцов, всего прямее мог бы взглянуть в   лицо великого ответчика преданный Петру и Петром преданный миргородский полковник. И на его иск труднее всего было бы держать ответ великому императору...

......................................................................

   Эти мысли невольно пришли мне в голову при {5} чтении кратких отчетов о заседании главного  военного суда о так называемой 'Мариампольской измене'... Вы, конечно,  помните начало этого дела в самых общих чертах.

 

   В начале войны с нашего западного фронта, как стаи черных птиц,  неслись злые  слухи о  измене  целой еврейской народности. Легенды эти  роились особенно густо около двух пунктов:  Куж и Мариамполя.

 

Куж был уже предметом многих толков в Думе, и когда-нибудь, когда можно будет говорить свободно о многом, что теперь еще находится под запретом (Этот очерк был написан и появился в печати до революции. (Прим. изд.)) эта  ничтожная деревушка встанет перед многими совестями, как символ злой клеветы и преступного предубеждения. О Мариамполе высказался уже суд, и потому о нем и теперь можно говорить свободно. И факты, и их значение непререкаемо ясны.       

 

   Пруссаки заняли вначале сентября 1914 года  Мариамполь, Сувалкской губ. Всюду где они занимают враждебные им территории, немцы стара-ются избрать уполномоченных от местного населения,     через которых предъявляют ему затем всякие требования. Это, впрочем делают все воюющие, и вытекает из постановления гаагской конференции. Таким же образом, по требованию германских властей, жители Мариамполя для сношений пруссаками, выбрали {6} бургомистра и его помощника.

 

В качестве бургомистра был избран еврей  Гершанович, помощником его - поляк Бертлинг. На этих своих выборных 'лучших людей' город возложил  все тяготы посредничества с врагом  и всю ответственность. Через две недели немцы вынуждены были оставить Мариамполь, город опять заняли русские, и тотчас к русским властям явился некто Байрашевский с доносом.   

   

   Случайно вышло так, что на этот раз доносчиком оказался мусульманский имам Байрашевский, но мусульманство его тут ни причем.

Он не татарин и не турок; он поляк мусульманского исповедания, вероятно потомок мусульманских выходцев, давно осевших в Польше, и от прошлого сохранивший только веру. В остальном он слился с поляками.  Таким образом, мусульманство ничего не определяет в этом человеке. Это - поляк, доносящий на своих соплеменников так же легко,   как и на евреев. Это просто ложный доносчик и шпион.

 

Донос этого несчастного, теперь уже погибшего  негодяя, состоял в том, что еврейское и польское население Мариамполя вело себя изменнически. Многие из читателей, наверное, припомнят начало войны и полные злорадного торжества толки антисемитской печати по этому поводу. Вот обвинение:

 

'Еврейское население встретило щедрыми {7} угощением немцев, указывало им для грабежа  русские дома, устроило несколько притонов, куда стекались еврейские солдаты, несшие сюда винтовки.

Еврейские студенты с немецкими повязками на руках развешивали на улицах возмутительные прокламации. Бартлинг встретил немцев с белым флагом. Всеми же действиями по оказанию услуг немецким войскам руководил Гершанович; который силой отбирал у жителей  скот,  припасы и передавал немцам. Деятельным помощником его был поляк Бартлинг.

 

   Бартлинг и Гершанович были преданы воен-ному суду за измену. Суд вызвал только двух свидетелей: Байрашевского и Пенчило. Пенчило ничего существенного не показал, Байрашевский повторил свои показания, еще сгустив краски. Приговором суда поляк Бартлинг оправдан, еврей Гершанович присужден на 8 лет вкаторжные работы.          

 

Приговор вступил в законную силу. Почти два года 'изменник-еврей' нес каторжный ре-жим в псковской тюрьме, а вместе с этим 'измена' всего еврейского населения целого города стала фактом, закрепленным судебным приговором. Обвинен один  Гершанович, но он - 'лучший человек',  выполнявший волю  всех евреев Мариамполя.

Его обвинение было вместе обвинением  города. Но если целый город мог  изменить, то сем же отличаются {8} другие города с тем же  еврейским населением?

Массовые явления обладают широтой и постоянством. С Гершановича обвинение распространилось на весь город.

Из Мариамполя оно,  как зараза разлилось на другие города и местечки,  захватило все еврейское население...

 

   Какое влияние это дело имело на тот поток выселенцев, который потянулся с  мест, охваченных войной и близких к ее фронту, в более далекий тыл,-об этом когда-нибудь скажет история. Но что оно имело ужасное влияние на состояние выселяемых и на отношение к ним населения и властей на новых местах, - это несомненно уже и теперь.

 

Я знаю, что мариампольский приговор смутил очень многих, совсем не антисемитов. Находили 'смягчающие обстоятельства' в вековых притеснениях и несправедливости, которые переносили и переносят евреи, но факт оставался признанным, и на сомнения, которые все-таки, выражались по этому  поводу, возражателям одни с злою радостью, другие с смущением  и печалью:

   - А Куж! А Мариамполь!

 

   Этими географическими названиями были полны 'монархические' и 'истинно-русские' листки. И толпы  несчастных  людей - женщин, стариков, детей (люди среднего возраста в это время по большей части воевали на фронте), вынуждены  были кидать родные гнезда и при самых ужасных условиях идти неизвестно куда. Сзади {9} грохотали пушки и дымились пожары, впереди, как туча, висело предупреждение: эти люди, эти толпы людей, конечно, несчастны. Но ведь они - изменники.  

   А бывший бургомистр Mapиамполя Гершанович нес 'заслуженное наказание' в каторжной тюрьме.  

 

   Но повторяю: жизнь бывает иногда великим  художником. Она готовила к мрачной картине  последний штрих, - тот 'удар мастера', как его называют французы, который внезапно точно живым лучом освещает всю картину. Вот что повествуют об этом живые отчеты:

 

  'Доносчик' (и притом почти единственный свидетель обвинения) Ибрагим Байрашевский сам оказался германским агентом и уже в декабре 1914 r. был присужден к каторге. В марте 1915 года он умер в тюрьме, принеся повинную'.  

          

    С этой последней чертой смысл мариампольского дела выступал в совершенно неожиданном и необыкновенно; ярком освещении: Maриампольский  Мазепа изменил. Но тогда - виновны ли те, кого он успел погубить, как преступников?

 

И вот в органе военного ведомства 'Русском Инвалиде (к сожалению, тоже не всегда безупречного в отношении антисемитских предубеждений) появилась статья генерала Бернацкого. Автор более широко и по свежим следам исследовал вопрос о  Мариамполе и  {10} пруссаках, чем  это сделал военный  суд, и  честно засвидетельствовал в печати, что никакой измены в Мариамполе не было; не было ни 'радостных встреч врага', ни 'студентов-евреев с немецкими повязками', ни всего, что выдумано немецким шпионом Байрашевским, а было совсем обратное: поляки, и еврейское  население оставались  верными  России, и многие факты явились яркими иллюстрациями этой лойяльности.

 

Между прочим, вот рассказ жандармского  унтер-офицера Гордея, опрошенного ген. Бернацким.

 

   По распоряжению начальства, когда немцы вступали в город, Гордей остался, чтобы следить за неприятельским поведением  населения.  Он так увлекся своими, наблюдениями, что не успел снять мундир, и  опомнился уже от топота лошадей немецких кавалеристов,    несшихся на него. Тогда он  вбежал в первый  попавшийся дом еврея Фрейдберга и первый  попавшийся еврей, рискуя  собственной жизнью, постарался укрыть его на чердаке, потом переодел, и через несколько минут, пока пруссаки шарили по соседству, из дома  Фрейдберга вышел маляр  с ведром в одной руке и кистями в другой. Мурлыча песню, он прошел мимо немецких кавалеристов. Унтер-офицер Гордей был спасен.

 

'Войдите  в дом еврея, и вы, наверное {11} найдете 'изменника', -  говорила картина, нарисованная Байрашевским. К сожалению это же следовало из приговора суда. Гордей входит - и  вместо изменника встречает самоотверженного спасителя. Этого мало: Гордей, которого, конечно знало население Мариамполя, остается в городе все время нашествия пруссаков, и никто его не выдал  ни из боязни, ни из корысти. B городе, все население которого рисовалось сплошь  предательским, фактически предателя не нашлось ни одного.

 

   Как жаль, что военный суд, слишком ослепленный доверием к Байрашевскому, не потру-дился обратиться к этому официальному наблюдателю. Тогда он не впал бы роковую ошибку, не осудил бы тысячи невинных на основании слов настоящего предателя.

Суд узнал бы от этого солдата (был и еще гусар, тоже скрывшийся в городе и тоже никем не выданный), как в Мариамполь вступили пруссаки, как рыжий немецкий комендант с угрозами повесить заложников требовал выбрать бургомистра и помощника, как старый Гершанович  при выборе говорил избирателям: 'вы отдаете  меня в жертву', как немцы под угрозой смерти требовали у Гершановича доставки лошадей, от чего тот упорно отказывался и в конце  концов так лошадей и не доставил. 

 

Нет надобности в мелодраматических  преувеличениях. История говорит, что у Кочубея {12} были не одни высокопатриотические побуждения, когда он предупреждал Петра.

Наверное, и старый Гершанович не горел все время чувствами одной возвышенной преданности долгу, которая так эффектна в мелодрамах.  Он был просто старый честный еврей, уважаемый согражданами и почти поневоле принявший в трудное время такую обязанность перед родным городом и перед родной страной.

 

И если бы суд имел время спросить еще хоть одного этого свидетеля, русского унтер-офицера Гордея, то вся Россия узнала бы из процесса, что бедный старый еврей с честью выполнил эту обязанность, что при этом он правдиво выражал настроение и волю сограждан, м что он лично и население Мариамполя заслуживали лучшей награды, чем каторжная тюрьма и позор, повисшего над целым племенем.

  

Но Гордея никто не спрашивал. Поляки, впрочем были оправданы. К тому времени предубеждение против них уже не ослепляло суда. Для осуждения евреев, к величайшему сожалению, оказалось достаточным  показание и одного свидетеля.                                                                                               

И этот свидетель был сам немецкий шпион и предатель...

 

Конец совсем недавно широко оглашен  газетами всей России. Присяжному, поверенному Грузенбергу, на основании статьи ген. Бернацкого {13} удалось разыскать Гордея, и 28-го июля в Главном Военном суде дело о мариампольской 'измене' постановлено возобновить.

Это, конечно, была уже только  формальность: Гершановича  сразу освободили из псковской каторжной тюрьмы, а вскоре произошел  новый суд. Гершанович был, конечно, оправдан и мог вздохнуть свободно после двухлетней каторги...  

   Что осталось у него после этих двух лет?

 

   Сколько страданий вынесли он и его семья за это тяжелое время, - даже эти вопросы теряют свое значение, при постановке других, невольно теснившихся в встревоженную совесть: какие тысячи трагедий, сколько погибших человеческих жизней, - женщин, стариков и детей, -  в этих толпах выселенцев  и беженцев, гонимых, как осенние листья предубеждением и клеветой с родных мест навстречу новым предубеждениям и новым клеветам на чужбине, сколько их обязано своей гибелью этому  предубеждению и этой клевете, которые сосредоточены в двух словах:

   - А Куж? А Мариамполь?

 

   Оскара Осиповича Грузенберга, не в первый и, конечно, не в последний раз выступавшего в борьбе против неправды и клеветы, которыми осыпают его родной народ, можно поздравить с этим 'блестящим делом'. На первый взгляд оно представляется не только блестящим, но и как будто нетрудным, когда {14} все уже собрано в одну картину, когда эта картина открыта и гласно поставлена перед судом, хотя бы и военным, - можно ли сомневаться в исходе?

 

Перед ярким лучом, прорвавшимся сквозь удушливые туманы предубеждений, клеветы, ложного доноса и легковерия, - защитнику как будто не стоит уже много труда убедить судей.  Речь О. О. Грузенберга уже не  только юридическая защита данного подсудимого перед данным составом суда, но и пламенная  апелляция еврейства против общей неправды и  закоренелого предубеждения. Пpoкypоp уже не обвиняет; наоборот, он присоединяется, к доводам защиты. Судьям не приходится долго совещаться.

 

Торжество полное, и весь этот заключительный эпизод тяжелой драмы кажется простым подарком судьбы, своего рода черной жемчужиной в мартирологе современного еврейства,  которую судьба подносит, позаботившись даже о самой эффектной оправе.

 

   Да, но если принять во внимание, что значит в таких случаях  безжалостная форма кассационного порядка, как редки и трудны случаи пересмотра решенных дел, как часто истина, житейски очевидная, не может пробиться через  требования этой формы, - только тогда можно оценить всю трудность пути, которым удалось  вынести эту жемчужину из глубины каторжной  тюрьмы на свет дня и солнца.    

 

   Большая удача, - это правда. Такого рода {15} юридический и бытовой самородок сверкающий разносторонней и яркой моралью. Но нельзя забывать, то и самородки даются лишь рудокопам, которые долго и упорно роются в шахтах.

 

    Теперь, благодаря скорбному и выразительному делу о мариампольской 'измене', есть возможность обратить против злой клеветы ее собствен-ное оружие... На новые измышления в том же роде можно ответить теми же многозначительными географическими названиями:

 

   - А Куж! А Мариамполь!..