для страницы http://ldn-knigi.lib.ru Dotan (03.2004)
источник:
Владимир Опендик
200 лет затяжного погрома
Эти размышления навеяны книгами А. Солженицына 'Двести лет вместе' и В. Шульгина 'Что нам в них не нравится:', которые написаны авторами в разные исторические эпохи, но, они, КАК БЛИЗНЕЦЫ, похожи по стилю и духу!
Шульгин не приглашал евреев к разговору, а Солженицын, наоборот, призвал откликнуться - с надеждой, что его поймут 'обе стороны'. Не часто в нашей многовековой истории давали нам возможность высказаться.
От Солженицына узнали -
В России метод был простой:
Там все болезни врачевали
Клистиром с серной кислотой.
Её в аптеках продавали
Евреи за 'жилой чертой'.
Своим по блату отпускали,
Чтобы плескались кислотой.
'Жиды' погромы обожали
И были счастливы судьбой
Когда в лицо они плескали
Христианам серной кислотой!
Хотел бы я, чтоб прописали
Всем провокаторам покой,
И чтобы им в аптеке дали
Лекарство с серной кислотой.
Поможет ли оно? Едва ли,
Ведь лгун - хронический больной!
Чтобы они нас не достали,
Лечить их надо кислотой!
РАЗМЫШЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Без ложной скромности Солженицын написал о себе в книге 'Двести лет вместе': 'Кто как, а я ощущаю тут те же великанские шаги Истории, ее поразительные по неожиданности результаты' (стр. 444).
Вот именно, кто как! Для простых смертных было бы счастьем не пропустить шорох шажков ведьмы с косой, когда она придет за ними лично, им не до великанских шагов Командора!
Само возвращение писателя в Россию из Вермонта не через какую-нибудь Пятихатку, а через всю территорию, отталкиваясь от Владивостока, свидетельствует о величии замысла и размаха писателя. И везде, на каждой остановке, встреча с народом, и обязательно с хлебом и с солью. Видимо, не знали, куда соль сыпать. Разве такое под силу простому смертному?
Поэтому неудивительно, что до сих пор некоторые средства массовой информации называют Солженицына выдающимся русским мыслителем, историком и писателем, которого подарила бывшая Советская Россия всему человечеству.
Чтобы понять глубину мыслей и величие А. Солженицына, его способность сопереживать страданиям еврейского народа, предлагаю от 'входа в тему' пройти немного вперёд и ознакомиться с Актом прокурора суда местного значения В. Н. Горемыкина по Кишинёвскому погрому 1903 года по цитатам писателя (стр. 321-338).
Солженицын сразу же заявил, что нет более достоверного документа, 'основанного на тщательном расследовании и по прямым следам событий', чем этот Акт.
Словом, как собака Баскервилей, Горемыкин шёл по прямым следам погромщиков и оставил в истории этот незамутнённый ложью документ. Поэтому, читатель, давайте наберёмся терпения и, несмотря на неактуальность темы и большую временную дистанцию, хоть раз в жизни попробуем сами прочитать и понять, что было там написано сто лет назад, и можно ли этот Акт считать достоверным историческим документом.
Нужно сказать, что материалы еврейских погромов проходят сквозь все страницы книги Солженицына, без них - это была бы не история евреев в России, а лёгкая прогулка в безветренную погоду. Формы погромов были разными - от убийств евреев озверелой толпой до многочисленных изгнаний и насильственных переселений тысяч еврейских семей за пределы либо 50-вёрстной пограничной полосы, или во внутрь страны, или на невспаханные земли Новороссии.
Всё это были разновидности русских погромов, нередко с участием военных, независимо от того, как называли их позже русские историки.
И погром в апреле 1903 года в Кишинёве, как наиболее кровавый и обширный, словно сердечный инфаркт России, не был исключением из этого ряда.
Акт прокурора больше напоминает дурной анекдот, если бы не повествовал о человеческой трагедии во вселенском масштабе. В книге Солженицына фразы Горемыкина так густо переплетены с авторскими вставками в кавычках и без, что часто трудно различить, кому что принадлежит, тем более что противоречий между ними нет.
В самом начале Солженицын отмечает особую заслугу Горемыкина в том, что тот 'не привлёк к делу ни одного еврея в качестве обвиняемого', что, естественно, 'вызвало резкие выпады в него в реакционной прессе'.
Антисемиты привыкли видеть евреев на скамьях подсудимых, а вот жертвы кишинёвского погрома почему-то оказались в этот раз непривлеченными. Неудовлетворённых можно понять, ведь и Солженицын считает, что у каждого 'своя доля вины'!
Акт начинается с перечисления слухов, которые возникли вдруг повсюду в Кишинёве и 'стали циркулировать об имеющемся быть на предстоящих праздниках избиении евреев' (стр. 322). Вот такой 'безобидный' и повсеместный слушок! Солженицын добавляет: 'Тут поджигающую роль сыграла и газета 'Бессарабец' (редактор Крушеван):
Последними вызывающими (чего? не договорил, как всегда, - В. О.) статьями 'Бессарабца' были сообщения об убийстве в п. Дубоссары христианского мальчика, совершённого будто бы евреями с ритуальными целями'.
Убийство русского мальчика - это излюбленный хрестоматийный приём русских погромщиков, без него погромы в России не обходились. При этом всегда совершалось сразу два вида преступления: во-первых, убийство ребёнка самими же русскими, во-вторых, обвинение в этом преступлении невиновных евреев.
И сколько было убито за долгую русскую историю детей, а всё никак не остановиться!
Ведь и дело Бейлиса не за горами, осталось всего-то восемь лет. Не по-божески это, однако. Православная церковь часто сама провоцировала погромы распространением слухов о ритуальных убийствах, якобы, совершённых евреями.
Словом, погром готовился заранее, изо дня в день, на виду у губернатора, местной полиции, да и центральная власть в Москве тоже была в курсе, не могла не быть. Кишинев ведь лежал не за Кавказскими горами, а власть со своими думскими говорунами ещё не была парализована параличом.
Но никто не мешал провокаторам, оттого всем - и будущим погромщикам и их жертвам - становилось ясно, что погром властям желателен. Иначе бы они предприняли предупредительные меры, выступили бы с охлаждающими заявлениями против особенно горячих голов, призвали к ответу злодея Крушевана! Но власти и пальцем не пошевелили.
Далее, согласно Акту Горемыкина 6 апреля 1903 года 'мальчишки стали бросать камни в окна ближайших еврейских домов', а 'с утра 7 апреля, христианское население: сильно волнуясь, стало собираться в разных местах города'.
Отчего это они вдруг заволновались и, как по команде, стали собираться вместе? Неужели стихийно, и никто им заранее не указал ни времени, ни места сбора, и для какой цели?
Солженицын настаивает, что именно так, стихийно, толпы христиан собрались на погром, хотя сам же квалифицировал население Кишинёва 1903 года, как 'неграмотное и крайне невежественное', а тут такая сознательная организованность!
Акт сообщает, что 'собралось человек свыше 100 евреев, вооружённых для самозащиты дрючками, кольями и некоторые даже ружьями, из которых стреляли' (стр. 323). А Солженицын, который тогда ещё и не родился, добавляет от себя без кавычек: 'У христиан оружия не было'.
Уже из этой фразы проступает нелепость ситуации и недосказанность обстоятельств. Вспомним утверждение Солженицына: 'Стремлюсь показать' и его обещание говорить только правду! Этот 'правдолюбец' вполне серьёзно утверждает, что вооруженные евреи в порядке самообороны, хотя на них ещё никто не нападал, начали стрелять в безоружных погромщиков, а громилы вели себя кротко, как ангелы.
Кстати, фраза о стреляющих из ружей евреях кочует из акта в акт царских чиновников, описывавших погромы, настолько она показалась им удачной. Потом оказывалось, что убитыми и ранеными были почти одни евреи. Наверное, сами в себя и стреляли!
Но самое страшное обвинение в Акте Горемыкина следует дальше: 'И некоторые евреи 'имели при себе: и бутылки с серной кислотой, коей они и плескали в проходящих христиан' (стр. 323).
Абсурдность этого утверждения настолько чудовищна, что она не поддаётся осмыслению. Придумать запуганных столетиями евреев, которые ни с того ни с сего 'плескали серной кислотой' на спокойно проходящих христиан, может только уголовный ум русского прокурора Горемыкина.
Далее эта омерзительная ложь разоблачается самим же прокурорским Актом: 'среди обвиняемых евреев не было'. Это значит, что сам факт с серной кислотой был выдуман. Ведь не трудно представить, что если бы нечто подобное имело место в действительности, то сколько бы обвинений посыпалось на головы несчастных.
Но Солженицын от себя, 'по душевной доброте', как христианин, ещё более усугубил эту ложь своим дополнением: 'Аптеками традиционно владели евреи' (стр. 323). Эти четыре слова страшнее выстрела в упор!
Во-первых, Солженицын нисколько не сомневался в 'тщательном расследовании' Горемыкина и потому поддержал явную ложь. Во-вторых, он как бы подсказал читателям, откуда кишинёвские евреи брали серную кислоту: мол, появилась она неслучайно, их снабжали кислотой свои же еврейские провизоры.
Эта фраза говорит о нравственном убожестве самого Солженицына. Пришлось позвонить в Израиль моей тётке, Розалии Марковне, которая более шестидесяти лет проработала провизором в российских аптеках, и знала о них всё.
Я расспросил её о серной кислоте. 'Кто вам это сказал? Солженицын? Да этот ваш Солженицын - лгун и преступник!' - 'Он не наш, он российский', - только и успел я вставить. - 'В аптеках никогда не использовали серную кислоту - ни сто лет назад, ни сейчас. Она не нужна для приготовления лекарств и очень опасна для здоровья людей. Тот, кто это придумал, также страшен, как Арафат или Ладен, чтобы они оба были неладны!
Во-вторых, Солженицын оклеветал всех российских провизоров сразу. Даже в России 1903 года это были очень уважаемые люди. В маленьком Кишинёве население знало их в лицо, потому что аптек там было не больше пяти-шести, и владели ими не только евреи, принявшие христианство - без изменения вероисповедания они бы не могли получить медицинского образования в России конца XIX в., но немцы и русские. Так что всё это ложь, от начала до конца!'
Солженицын хорошо знал цену лжи и 'поджигательскую роль' печати в организации погрома на примере газеты 'Бессарабец'. Неслучайно, он же чуть ниже написал: 'Кажется: много ли значит одна публикация в одной газете (или книге, - добавим мы) - ничем не подтверждённая, ни тогда, ни потом? (это он говорил об утверждениях в газетах того времени о причастности министра внутренних дел Плеве к организации погрома. - В. О.).
Да сколько угодно много! Даже - и наповал' (стр. 333). Вот эти 'христиане' - и Горемыкин, и Солженицын - продолжают убивать наповал ложью о серной кислоте ещё неубитых, живущих сегодня евреев, спустя сто лет после погрома 1903 года.
А ведь пора задуматься и понять, что происходило и происходит в стране и почему многослойную ложь до сих пор не могут излечить ни образование, ни воспитание!
В Акте Горемыкина после сообщения о кислоте утверждается: 'Слухи о насилиях, чинимых евреями над христианами, ':сильно раздражали христианское население: 'избили' передавалось как 'убили', и будто евреи ограбили старый собор и убили священника'.
Далее в городе появились, как по команде, слухи, что 'правительство разрешило бить евреев, так как они являются врагами отечества'. И вновь утверждается, что 'всюду стреляли евреи, а толпа громил зверела и всюду, где раздавались выстрелы, ...врывалась и разносила всё вдребезги' (стр. 323).
И особенно роковым для евреев оказался 'выстрел, коим был убит русский мальчик Остапов'. Опять прямая ложь: если бы евреи убили мальчика, то после этого десятки из них сидели бы на скамье подсудимых. И зачем надо было ещё распространять слухи об убийствах? Казалось бы, достаточно слуха, что погром желателен властям.:
В Акте говорится, что 'нижние чины полиции оставались лишь немыми зрителями погрома'. Кто их загипнотизировал и почему полицейские забыли о своих прямых обязанностях? Солженицын не поясняет, а надо бы. Когда слухов, по мнению составителя Акта, оказалось достаточно, Горемыкин приступил к описанию погрома, как естественной реакции христиан на вызывающее поведение евреев, спровоцировавших погром. Ещё бы: убили мальчика, убили священника, плескали кислотой, стреляли из ружей, что ещё?
И вот появились группы народа, которые приступили к полномасштабному погрому - уничтожению жилых домов, лавок, синагог. Только после 3 часов 7 апреля 'окончательно растерявшийся губернатор фон-Раабин, сдал командование начальнику гарнизона генералу Бекману (одни немцы, не стыдно Империи - В. О.) с правом употребления оружия'.
А Солженицын тут же пожалел не жертв погрома, а растерявшегося фон-Раабина: 'смещённый Раабин, пострадавший разорением жизни, в слёзных попытках исправить её'. Ах, как жалко ему этого служаку, не выполнившего своего долга.
Теперь разрешите привести данные из Акта по поводу 'результатов' погрома, после которого было: 'обнаружено (значит, не все, а только частично найденные! - В. О.) 42 трупа, из коих 32 евреев', 'раненых всех 456: из числа 394 раненых евреев только пятеро получили тяжёлые повреждения, остальные лёгкие'; 'домов разграблено было около 1350, т. е. немного менее трети' всех домов Кишинёва - это значит, как после бомбёжки, разорение ужасающее:
'Всех еврейских лавок разгромлено около 500' (стр.325). Количество разгромленных домов и лавок настолько велико, что Горемыкин округляет их с точностью до ста. Эти цифры наиболее убедительно доказывают приблизительность всех утверждений в Акте, и поэтому Акт, якобы составленный по фактическим событиям, не может считаться достоверным.
Сравним эти цифры об убитых и раненых с другими источниками. Так, в 'Книге о русском еврействе' указано 45 убитых евреев, 86 тяжело раненых, то есть в 17 раз больше, чем у Горемыкина! 'И. Бикерман называет 53 убитых', Краткая Еврейская Энциклопедия (1988) - 'убито 49 человек, ранено 586, разгромлено более 1,5 тысяч еврейских домов'. При такой чехарде данных о количестве убитых и раненых как не вспомнить слова самого Солженицына: 'Погромы - слишком дикая и страшная форма расправы, чтобы ещё манипулировать цифрами жертв' (стр. 192). Вот именно!
Далее в Акте приводятся материалы освидетельствования трупов, эти данные Солженицын также считает кристально достоверными: 'у всех убитых найдены были повреждения, причинённые тяжёлыми тупыми орудиями: дубинами, камнями, лопатами, у некоторых же острым топором'; были и 'тяжкие побои туловища. Огнестрельных ран не было'! (стр. 325).
Комично, что эта фраза дважды повторяется Солженицыным. Здесь, читатель, давайте переведём дыхание и подумаем о явном противоречии: если огнестрельных ран не было, значит, даже 'вооружённые' евреи не палили из ружей друг в друга! А кто же застрелил мальчика и убил священника? 'А был ли мальчик?' - вспомним вечный вопрос М. Горького.
Значит, и про убийство мальчика придумали, и про смерть священника наврали, и серную кислоту приплели по безграмотности! Кстати, о серной кислоте. В Акте говорится о каком-то солдате, получившим 'ожёг лица серной кислотой'. На самом деле в русской армии того времени использовали соляную или разбавленную серную кислоту для чистки стволов пушек, и одному солдату из-за собственной неосторожности несколько капель попало на кожу. Вот этим случаем и воспользоваться Горемыкин, но сам запутался в сетях своей же лжи, да и Солженицын помог.
Эта ложь прилипла к Горемыкину, чтобы хоть как-то оправдать небывалую жестокость грабителей и убийц! Но впоследствии суду пришлось заниматься только единоверцами.
Приведу ещё один шедевр русского судебного творчества, который, как заклинание, также повторяется в Акте, настолько он понравился нашему сочинителю на вольную тему о погроме: 'Следов каких-либо истязаний или надругательств на трупах не обнаружено, что доказывается, как протоколами осмотра и вскрытиями тел убитых, так и показаниями врачей' (стр. 325, 330).
Заметим, что трупы, согласно Акту, пришлось закапывать дважды, потому что свидетельства врачей менялись и путались неоднократно. А говорить о достоверности осмотров российских врачей просто смешно. Например, врач Дорошевский стал отрицать, что сам видел следы зверств на телах убитых, и от своих предыдущих показаний отказался.
Пришлось врачам, осматривавшим трупы ранее, ещё раз подтверждать, что каждый из них 'ни при осмотрах, ни при вскрытиях не обнаружил признаков и следов зверских издевательств над трупами'. Очевидно, Горемыкину было недостаточно следов издевательств над оставшимися живыми жертвами погрома, а истязаний над мёртвыми никак нельзя было обнаружить.
Ложью царских сатрапов и самого Солженицына переполнены страницы книги, которую мы вынуждены рассматривать. Горемыкин и Солженицын хотят убедить читателей, что погром в Кишинёве был стерильным - один удар по голове топором и никаких истязаний на теле трупа! Другое дело - тела недобитых, а только тяжело раненых.
И как бы издеваясь, Солженицын повторяет слова писателя В. Г. Короленко: 'Вот, у 'только лишь одного еврея, слепого на один глаз', - выбит другой глаз, но 'один мальчик' (какой невинный шалун! - В. О.), сын соседа, хвастался, что это сделал именно он посредством железной гири, привязанной за верёвку' (стр. 326).
И зачем-то особо Солженицын отмечает, 'что убийцы и жертвы очень часто хорошо знали друг друга'.
Фраза о трупах без следов насилия настолько понравилась Солженицыну, что он вспомнил о ней в третий раз: 'Повторим: 'Следов каких-либо истязаний или надругательств на трупах не обнаружено.: А прокурор Одесской судебной палаты (бесфамильный - так звучит более убедительно! - В. О.) 'лично произвёл негласное дознание' (здесь можно от умиления прослезиться! - В. О.) по рассказам родственников же ни один случай изнасилования не подтверждён' (стр. 330).
В самом Акте говорится: 'об изнасилованиях было подано три заявления, из коих по двум составлены обвинительные акты'. Я читал в Публичной библиотеке Ленинграда газеты того времени, на страницах которых журналисты не стеснялись писать о зверствах и насилиях над женщинами в присутствии их мужей: 'Пусть они только посмеют за них заступиться', - говорили они покалеченным и избитым мужьям.
А Солженицын продолжает делать вид, что показания врачей, прокурора и самих погромщиков имеют какую-то фактическую ценность. 'Кому дело до конкретных исследований прокурора? Пусть себе остаются желтеть в служебных бумагах, - сокрушается 'явной несправедливостью' автор. Однако когда дело коснулось достоверности советских архивов, то тот же Солженицын назвал их 'мухлёванными'. Ему невдомёк, что лживость чиновников зависит не только от особенностей режима, но и от национальных традиций. О лживых традициях царских архивов написаны тонны литературы.
'Напомним, - напоминает Солженицын, - что на следующий день после погрома было арестовано 816 человек'. А теперь давайте послушаем сообщение начальника губернского Жандармского управления города Кишинёва: 'из 816 арестованных - 250 освобождены от следствия и суда по недоказанности предъявленного к ним обвинения, 466 человек получили судебные решения за мелкое хулиганство (мельче - не бывает! - В. О.); :подследственных с серьёзными обвинениями - около 100, из них 36 обвиняются в убийствах и насилиях.
Всего приговорены 25 подсудимых, а 12 - оправданы' (стр. 337). Итак, русская гора родила судебную мышь! За убийства были осуждены только 25 погромщиков, хотя даже обнаруженных трупов было в два раза больше, чем убийц! Я уже не говорю о 453 раненых. А теперь представим масштабы содеянного: было разграблено треть домов города, в которых проживало около 32 тысяч еврейского населения! Было растащено, разрушено, разворовано 500 лавок! (подозрительно круглая цифра!) Такое деяние под силу огромной армии мародёров, а русское правосудие осудило всего 25 преступников!
Неслучайно суд был в начале закрытым, а сам Обвинительный Акт Горемыкина опубликован за границей, в Штутгарте.
В России 'правительство наложило запрет на газетные публикации о погроме'. Этот страх перед гласностью Солженицын оправдывает словами царского правительства - 'чтобы не разжигать страсти'.
Куда ещё больше их можно было разжечь после стольких убийств и грабежей!
Просто боялись всей правды, старались как можно больше её скрыть. Ни еврейская общественность, ни адвокаты, участвовавшие в судебном процессе, не согласились ни с выводами и содержанием Акта Горемыкина, ни с решением суда. Они считали, что в Акте неверно изложены события, что основные подстрекатели и участники погрома не были привлечены к суду, а количество осуждённых не соответствовало масштабам преступления.
Они требовали назвать виновниками погрома высокопоставленных царских чиновников, которые либо бездействовали, либо помогали погромщикам. Последствия погрома обсуждались ещё два года и даже рассматривались в Сенате, но, со слов Солженицына, 'выступал Виновер, ничего нового не доказав'. Солженицын, естественно, не повторил аргументов Виновера, они не устраивали писателя, хотя сам пообещал освещать историю 'обоесторонне', а еврейский адвокат не мог доказать царским чиновникам их же вину, которые, если прямо не участвовали в организации погрома, то, безусловно, провоцировали своим бездействием.
Именно то обстоятельство, что евреи-адвокаты не смирились с мухлёванным Актом Горемыкина, а настаивали на справедливом наказании, прежде всего, его вдохновителей - редактора газеты 'Бессарабец' Крушевана, начальника кишинёвской охранки Левендаля и других, более всего возмутило нашего 'мыслителя'.
Он назвал их требования 'коварной клеветой' и весь свой пыл растратил не на высмеивание нелепостей горемыкинского отчёта и осмысливание трагедии, а на обвинения против печати и самих адвокатов.
Именно это обстоятельство и заставило Солженицына выступить в роли современного адвоката, чтобы доказать, что 'лжеистория кишинёвского погрома стала громче его подлинной скорбной истории.
И - осмыслится ли хоть ещё через 100 лет?' (стр. 335). Видите, какие нашёл слова! Достаточно сказать, что из 18 страниц, посвящённых кишинёвскому погрому, 12 потрачены Солженицыным на выражение возмущения. Судя по тому азарту, с которым автор борется против 'лжеистории', можно предположить, что именно для этой цели он и засел за 'исследование новейшей', новее которой не бывает, истории!
Особенно много словесных сил потратил автор на разоблачение, якобы, ложного 'текста совершенно секретного письма министра внутренних дел Плеве к кишинёвскому губернатору'.
По сообщению Солженицына, царское правительство 'только и нашлось, что отмахнулось лаконичным небрежным опровержением :лишь на девятый день после сенсационной публикации в Таймс, а вместо следствия о фальшивке выслало Брэма за границу'.
Оттого и отмахнулось на девятый день, что не знало верного ответа, оттого и боялось следствия, чтобы правда о причастности Плеве к погрому не выплыла наружу. Да и так ли важно было найти 'подлинное письмо' Плеве, если преступная бездеятельность царских чиновников всех уровней было неопровержимо доказана? А ведь тогда уже существовала и телефонная связь, об этом в Акте упомянуто: 'по телефону вызывали военные наряды'.
Так что необязательно было оставлять Плеве компрометирующие письменные документы, достаточно дать и устные указания. Неслучайно, что тот же Горемыкин нашёл обвинения против Левендаля несостоятельными, а про провокатора погрома Крушевана он и не вспомнил!
И никто из высших чинов к ответственности привлечён не был! Лишь Солженицын в скобках напомнил для тех, кто не слышал о покушении на Крушевана: ':через два месяца в Петербурге Пинхас Дашевский (чтобы никто не сомневался в его происхождении! - В. О.), пытаясь его убить, нанёс ранение ножом'.
Вот это для Солженицына важно, а то, что настоящий преступник гулял на свободе, и царские чиновники защищали провокатора, его мало интересовало. У Солженицына свое представление о справедливости. Как указывал М. Кроль, исследователь погрома в Кишинёве, присутствовавший на судебном процессе, полиция 'для отвода глаз арестовала несколько десятков воров и грабителей'.
Кроль обвинял Левендаля в том, что по его распоряжению, при бездействии войскового начальства, 'полиция и войсковые части явно помогали убийцам и грабителям' (ЕЭ, т. 2, стр. 301-304). А Горемыкин отметил: 'Предварительным следствием не добыто данных, которые указывали бы, что упомянутые беспорядки были заранее подготовлены'. Смех да и только! Сам же писал о слухах и знал о статьях 'Бессарабца', но вот обнаруживать исполнителей не хотелось.
Повторяю, письма Плеве можно было и не искать, потому что факт огромного разорения, совершённого невежественными людьми, не мог произойти без организованного подстрекательства, распространения ложных и опасных слухов и повсеместного бездействия властей на всех уровнях.
Солженицын приводит мнение 'привремённых' свидетелей: 'Бюро защиты' с участием видных еврейских адвокатов утверждало, что 'эта дьявольская затея (погром) никогда не имела бы места:, если бы она не была задумана в Департаменте полиции и не выполнялась по приказу оттуда'.
А Солженицын спустя сто лет говорит о 'лжеистории погрома'! Именно в недрах этого Департамента всего за несколько лет до погрома возникла и была распространена по миру фальшивка века - 'Протоколы сионских мудрецов' - клевета на весь еврейский народ и на все времена! Но Солженицын упоминает о 'Протоколах' только вскользь!
'Никак не оправдались прогнозы западных газет, что 'кишинёвский процесс будет издевательством над правосудием', - без всякого основания пишет Солженицын. А ведь те газеты как в воду смотрели: всё на самом деле так и было. Солженицын обрушился на 'неистовые газетные статьи' в Петербурге, заклеймил их в 'коварной клевете'. Он обвинил 'далёких от этих событий вершителей общественного мнения' (себя он почему-то к ним не причислил! - В. О.) в том, что для них реальных ужасов оказалось недостаточно, и 'они прибегли к разжигательным преувеличениям', 'чтобы нарицательно и навсегда заклеймить Россию', а западная общественность 'им безоговорочно поверила'.
М. Кроль сообщает, что еврейские адвокаты 'натолкнулись на такие трудности со стороны суда, которые лишают их всякой возможности... свободно и по совести защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды'. Что ещё было нужно, чтобы понять, что общественность Запада имела все основания не доверять русскому правосудию, а Солженицын считает его безукоризненным? Ну и пусть считает! 'Резня в Кишинёве... превосходит в откровенной жестокости всё, что записано в анналах цивилизованных народов', - писала 'BaltimoreSun' 16.05.1903 года (стр. 339). А Солженицын после этих слов напомнил ни к месту: 'В том числе надо понять и многотысячные уничтожения евреев в Средневековой Европе'. Даже не постеснялся сравнить Россию начала 20-го века со Средневековьем!
'Увы, в такой оценке происшедшего совпадают евреи разных степеней рассудительности или опрометчивости' (стр. 332), - ехидно замечает Солженицын, а сам-то находится в какой степени невменяемости, если пытается опровергнуть мнение современников погрома в Кишинёве? Подход Солженицына к фактам настолько однобоко дикий, что спорить с ним бесполезно. Пусть читатель сам оценит интеллект и совесть Солженицына по заслугам!
После драки 'не смолчала и Православная церковь, - пишет Солженицын. - Святейший Синод издал циркуляр, чтобы духовенство приняло меры к искоренению вражды против евреев' (стр. 329).
Это то самое духовенство, которое веками воспитывало ненависть к евреям, и часто во время еврейских погромов его представители с хоругвями в руках возглавляли толпы погромщиков.
Меня всегда удивляло, как русские националисты совмещали свои разбойные взгляды со смирительными проповедями в церкви, а священнослужители - с ненавистью к иноверцам. И чтобы скрыть истинные намерения духовенства, Солженицын опять прибегает к хитрости и пишет: 'однако в пространных разъяснительных церковных обращениях сохранилась старобытность, устоявшаяся веками и уже не успевавшая за грозностью накатившихся процессов'.
Чувствуете, читатель, что скрывает за этими словесными вывертами наш конспиратор! Это образчик словоблудия Солженицына, когда только он знает, что хотел сказать. Про царское правительство Солженицын говорит, что оно 'больше похоже на неразумное дитё', а 'путём лжи... было представлено искусным, ещё как уверенным и бесконечно злым гонителем их (евреев). Такой враг мог быть достоин только уничтожения'.
Вот такие наивные рассуждения 'великого русского мыслителя', которому даже такой кровавый погром, как кишинёвский, кажется детскими шалостями неразумного дитя! Ведь сам же написал: 'Или уж вовсе не держать Империи - или уж отвечать за порядок повсюду в ней' (стр. 322).
Эту трагедию Солженицын использует и в борьбе против оппонентов: 'Для российских радикалов такой погром был - счастливый случай в борьбе'. И как же они им воспользовались? Никак, потому что слова о 'счастливом случае' - выдумка автора.
Солженицын старается убедить читателя, что главным итогом кишинёвского погрома является осознание 'постыдной недееспособности', 'ненаходчивости царского правительства, :да ещё и не понимающего всего размера своего проигрыша', 'неспособного внятно оправдываться' (вот беда-то в чём! - В. О.), ':и этот урок был бы ясен и без ядовитых подделок, без накладки ложных красок'. 'Власти - виновны, несомненно, - но только в том, что не справились вовремя' (стр. 336), - только и сумел выдавить из себя Солженицын.
Из этого утверждения следует, что власти к организации погрома отношения не имеют, они в погроме не виноваты, потому что они справились, но не вовремя.
Скажите, читатель, какое значение имеет этот словесный полонез 'теоретика' для безвинно убитых, покалеченных и ограбленных людей? Что им до того, что власть, которая обязана была их защитить, пришла на помощь после драки, когда её участие стало ненужным? И говорит об этом Солженицын для того, чтобы оправдать отсутствие царских чиновников на скамье подсудимых, чтобы их не назвали преступниками, а только нерадивыми, неумными, недееспособными, допустившими разбой по недоразумению или халатности.
На этой ноте российский мыслитель, исчерпав словесный запас, закончил повествование о погроме, но так и не сумел ни оценить величины трагедии, ни назвать истинные причины такого страшного явления в России. Ему было жаль только 'наивное правительство', да раздражал перебор в его критике. 'И как же захрясла ложь Солженицына - аж по сегодня!' - можно сказать про самого Солженицына, используя его же словесные выверты.
Главный урок кишинёвского погрома, по-моему, состоял совсем в другом.
Во-первых, многомиллионное еврейское население осознало, что не может ждать ни защиты, ни справедливости от самодержавия, что надо надеется только на свои силы. Наступило отрезвление и понимание, что модные течения того времени о возможной ассимиляции евреев в российском обществе с целью добиться равноправия есть ничто иное как самообман.
Во-вторых, погром продемонстрировал преступный характер царского режима на всех уровнях власти - снизу доверху, вместе с судебной и исполнительной системами.
Этот режим создал все условия для убийств и грабежа беззащитных граждан своей же страны.
Защищая преступную бездеятельность чиновников, Солженицын только и говорит о 'безвольном', 'недееспособном' царском правительстве, которое, как известно, уже тогда готовилось к войне 1904 г. с Японией. Российская империя умела демонстрировать свою 'беспомощность' и силу, когда этого хотела! Говорить о недееспособности правительства может только 'наивный' Солженицын, хотя царское правительство всегда было излишне дееспособно в захватнических войнах, в подавлении волнений завоёванных народов и их эксплуатации.
Достаточно напомнить, что 'ненаходчивые' царские чиновники за 125 лет жизни евреев в России издали тысячу указов, ограничивающих их человеческие права! Можно ли быть ещё более дееспособным и находчивым?
В-третьих, погром обнажил застарелую, неизлечимую болезнь русского общества, заражённого погромной психологией. Чиновники и русская интеллигенция, за редким исключением, которых можно сосчитать по пальцам, веками занимались оправданием собственных преступлений и попытками свалить собственную вину на жертвы, или, на худой конец, убедить их в 'своей доли греха'. Такую попытку и предпринял престарелый русский писатель Солженицын в наш просвещенный 21 век.
После кишинёвского погрома количество евреев, покинувших Россию, - ушли пешком, уехали и уплыли только в Америку - увеличилось за год в два раза и достигло более 77 тысяч человек. Это и есть одно из главных последствий кровавого погрома.
Нынешняя Россия в погромном смысле мало чем отличается от России 1903 г., если в центре Москвы на всю страну новоявленный черносотенец Макашов призывал народ к современному погрому, чтобы прихватить в могилу как можно больше 'жидов'.
И снова смолчала власть, едва дееспособная Государственная Дума взяла под защиту своего депутата, а русская интеллигенция в своём большинстве промолчала, в том числе и 'великий' наш мыслитель. Был занят, работал над историей погромов в России в прошлом, ему не до сегодняшних погромов.