Форматирование для страницы: http://ldn-knigi.lib.ru (ldn-knigi.narod.ru) 07.2004
источник:
http://arhive.ru/001/life/12solov/index.html
?001, 10.1.2002
На нашей стр. см. часть I - http://ldn-knigi.lib.ru/R/Vail_Solovki.htm
Соловецкая ночь
Нет больше на свете места, где жестокость так неразделимо перемешалась с памятью о подвигах веры.
источник:
http://www.ej.ru/002/life/10solovki/
?002, 18.1.2002
Часть II - конец
Миф о безгрешности этой земли поразительным образом противостоит явленному и вопиющему здесь греху
|
|
В предыдущем номере мы опубликовали первую часть эссе Петра Вайля, который прошлым летом побывал на Соловках. Предлагаем вашему вниманию часть вторую, и последнюю.
В Соловецком лагере погибли тысячи, точно подсчитать невозможно. Выжившие зэки неизменно говорят и о том, как удавалось или не удавалось (Шаламов) уцелеть не только физически. Понятно, что человек должен быть жив, сыт и свободен - в этом единственном порядке. Но если уж жив, то заботится о душе. Олег Волков: 'Жить не в грозном, фантастическом аду, в этом воспетом поэтами царстве дьявола, а в аду - помойной яме?! И как же незаметно для себя человек поддается, соскальзывает в эту яму, опускается, подлеет'.
В фильме Марины Голдовской 'Власть соловецкая' бывший зэк Ефим Лагутин стариковским фальцетом поет на мотив 'Гоп со смыком':
С утра до поздней ноченьки в лесу
Колем мы и елку и сосну.
Колем, пилим и страдаем,
Всех легавых проклинаем.
Ах, зачем нас мама родила?!
А сколько же творилось там чудес,
Знает ведь о том лишь черный лес.
На пеньки нас становили,
Раздевали, дрыном били.
Ах, зачем нас мама родила?!
Как суметь не задаться последним вопросом: 'Ах, зачем нас мама родила?' - таких рецептов нет и быть не может. Юрий Бродский (автор книги 'Соловки. Двадцать лет Особого Назначения') рассказывал мне, что о методах выживания. Лихачев и Волков говорили по-разному. Лихачев вспоминал образцы героизма и стойкости, а Волков объяснял, что главное: не материться, по утрам здороваться, ежедневно мыть руки.
В его книге 'Погружение во тьму' описан зэк - заведующий зверофермой. (Из Сибири и из-за границы на островки Долгой губы завезли чернобурок и соболей, из Мурманска и с Командорских островов - голубых и белых песцов, из Германии - кроликов-шиншилл.) У него стояли книги: 'Байрон и Теккерей в оригиналах во владении соловецкого заключенного - в этом было что-то несообразное. Даже нелепое, как если бы в мешочнике, лихо продирающемся в осаждающей вагон толпе, узнать... Чехова'.
Но каким образом не узнать в себе - мешочника, попрошайку, предателя, труса, подлеца? Какое счастье - прожить, не узнав себя до конца.
Командировка Голгофа
Вся российская история, особенно ХХ века, была испытанием - не на прочность, это удел единиц, а на вшивость. Результат - предсказуемый. Исторически призванная стать примером Россия, несомненная часть западной цивилизации, но часть дальняя, захолустная, нехоженая, сыграла и играет роль подсознания. Потому-то у наиболее чутких западных людей такое болезненно-пристальное внимание к России - как к тому, что творится в подкорке в том числе и у них, что могло бы выйти наружу, не будь всех этих бешеных усилий религии, морали, права, цивилизационных устройств вообще.
Постараться не заглядывать в свои бездны, отвлечься от самой мысли об искушении или принуждении заглянуть. Английские книги в лагере - попытка выхода за пределы системы: туда, где она не может тебя достать до поры до времени. Если очень захочет - все равно достанет, своими способами. Ее способы самые действенные: Ефим Лагутин через пятьдесят лет помнил все морщинки на сапогах, которыми топтал его надзиратель. Против такого не устоит ничто, Теккерей кое-как годится на предварительных этапах.
Подобным образом выживал самый знаменитый из соловецких зэков - Павел Флоренский. Длинное письмо из лагеря в 36-м - как назвать внука или внучку. Рассуждения о том, что 'имя само по себе не дает хорошего или плохого человека, оно - лишь музыкальная форма, по которой можно написать произведение и плохое и хорошее'. Обстоятельные конкретные советы.
С неизменным здравым смыслом: 'Люблю имя Исаак, но у нас оно связано с ассоциациями, которые затрудняют жизненный путь'. О своем имени: 'Извилистое и диалектичное, с соответственными противоречиями и динамикой, - Павел'. О моем: 'Горячее имя, с темпераментом и некоторою элементарностью, Петр'.
Чем уж так элементарнее Павла, обидно. Правда, перебрав девятнадцать мужских имен, рекомендует назвать внука Михаил, Иван или Петр. Все же попадаю в призовую флоренскую тройку, составленную в стремлении оградить хотя бы умственную свободу, в геройском усилии не дать себя вовлечь в их бесчеловечную игру.
Многих из них мы знаем по именам, некоторых в лицо. Когда снималась 'Власть соловецкая', Марина Голдовская и Юрий Бродский сфотографировали без согласия натуры одного из самых вдохновенных соловецких палачей - Дмитрия Успенского. Принять их он отказался, но в булочную все же выходил. Через полвека после упразднения СЛОНа он идет с кошелкой по проспекту Мира - мирный, благополучный пенсионер в пиджаке с колодкой орденских планок.
Как там насчет возмездия? На этом надломилась вера Олега Волкова: 'Невозможен был бы такой невозбранный разгул, такое выставление на позор и осмеяние нравственных основ жизни, руководи миром верховная благая сила. Каленым железом выжигаются из обихода понятия любви, сострадания, милосердия - а небеса не разверзлись... Если до этого внезапного озарения - или помрачения? - обрубившего крылья надежде, я со страстью, усиленной гонениями, прибегал к тайной утешной молитве, упрямо держался за веру отцов и бывал жертвенно настроен, то после него мне сделалось невозможным даже заставить себя перекреститься'.
Вопрос, который если и ставить - то здесь, на Соловках. Миф об особой безгрешности этой земли поразительным образом противостоит явленному и вопиющему здесь греху, лишний раз доказывая, что легенда убедительнее правды.
Офицер Георгий Осоргин мог еще ничего не предвидеть: 'Отправляют на Соловки. На Соловецкие острова! Чистое небо, озера... Святыни наши. Ходить ведь буду по какой земле? На ней отпечатки стоп Зосимы и Савватия, митрополита Филиппа'.
Не мог предвидеть, но мог вспомнить о страшной смерти Филиппа блестяще образованный Осоргин, обреченный лечь в землю с отпечатками святых стоп. Вряд ли не знал о свирепом подавлении Соловецкого восстания Пришвин, когда писал в 1908-м: 'В этой светлости как бы нет греха... Эта природа как бы еще не доразвилась до греха'. Впрочем, подобные слова он произносил и в 1929-м.
Юрий Бродский рассказывал, что практически никто из встреченных им соловчан не проклинал сам остров. Вот и у Волкова, утратившего здесь веру, вырывается: 'Несмотря на то, что место смирных монахов и просветленных богомольцев заступили разношерстные лагерники и свирепые чекисты, что... на развалинах скитов и часовен воздвигали лобное место для всего народа - душа и сердце продолжали испытывать таинственное влияние вершившейся здесь веками жизни... несмотря ни на что!' Есть в существовании такого мифа нечто совсем беспросветное, на пределе отчаяния, когда надежды нет ни на что живое, и только остается цепляться за саму землю - камень, песок, перегной. Твердь наделяется признаками плоти, плоть обретает дух. Реальность исчезает, торжествует миф, жить легче. Смесь незнания, наивности, доброжелательства, простодушия, цинизма, эгоистичности - в словах художника Михаила Нестерова, который, напутствуя знакомого, получившего соловецкий срок, сказал: 'Не бойтесь Соловков. Там Христос близко'.
Ближе всего, исходя из евангельской истории и соловецкой географии - на Голгофе. Так называется гора на Анзерском острове, куда идти на катере три часа, огибая весь Большой Соловецкий с запада, так что долго-долго, две трети пути, видна Секирная гора. Причала на северном берегу Анзера нет, пересаживаемся в лодку и выходим по валунам - в тундру.
'Суровый лиризм' (Горький) архипелага явственнее всего на Анзере. Еще - на Заяцких островах. На Зайчики попадаешь, минуя Песью луду и Бабью луду - островки при входе в бухту Благополучия. С паломнических кораблей там неполиткорректно высаживали собак и женщин: посещать монастырские церкви женщины могли, но ночевать на острове запрещалось. И в лагере их было немного, не больше десяти процентов.
Большой Соловецкий остров. Кладбище политзаключенных
(Фото: Александр Лыскин)
Берег Большого Заяцкого - тоже тундра, занимающая одну двадцатую архипелага. Черные ягоды вороники, мышиный горошек, кусты рябины и можжевельника, березки по пояс, пятнистые валуны, как яйца невиданных перепелок. Здесь неразгаданные лабиринты - спирали камней, выложенные кем-то зачем-то четыре тысячи лет назад. Начинается дождь, туристы раскрывают пестрые зонтики, натягивают ядовитых расцветок накидки с капюшонами. В тон тундре остается лишь мальчик-экскурсовод, по лицу его текут струи, голос звенит, перекрывая шум дождя, ни на секунду не прерывается рассказ об эрратических валунах неолита, задернованности и патинизированности.
На Большом Заяцком - первая в России каменная гавань из валунов. Из таких же - рядом с деревянной Андреевской церковью стоит палата XVI века, в которой размещался штрафной изолятор для забеременевших зэчек. В ледяной сырости этих стен на краю продутого промозглыми ветрами крохотного островка в холодном море женщины жили и ждали таинства материнства. Потом 'мамок' с младенцами отправляли на Анзер.
Оторопь вызывает не только сама жестокость, но и ее неутомимость. Неленивость палачей. Охота была тащиться по грязи, конвоируя одних из монастыря на Секирку, мерзнуть, переправляя других на Зайчики, рисковать, сопровождая третьих на Анзер. Хотя посылали одни, шли другие: работала такая же бюрократия, как во всей стране.
Начальники жили неплохо, обставляя мебелью и коврами из монастырских даров квартиры, дачу в Ботаническом саду на хуторе Горка. Добротный дом построен из привозной пропитанной лиственницы, о богатстве убранства можно судить по выставке 'Спасенные сокровища Соловецкого монастыря', которую я видел в московском Кремле летом 2001 года. Подношения бояр, дворян, купцов роскошны: золотые оклады икон и Евангелий, парча, бархат, меха отечественной, но больше испанской и итальянской выделки - во все времена выше ценился импорт.
Начальники устроили в трапезной палате театр, так понравившийся Горькому. Борис Седерхольм вспоминает: 'В сквере и в театре немало заключенных женщин, отлично одетых и даже надушенных французскими духами Коти. Это были жены нэпманов, сосланные с мужьями, или актрисы, а то и хорошо известные в Москве и Петербурге дамы полусвета. Все они секретарствовали в различных конторах или играли в театре'.
Начальников время от времени сажали и даже расстреливали, как легендарного садиста Курилко: технология саморегуляции карательной системы. Но они успевали пожить, подгребая под себя, оставляя окраины на произвол начальников помельче. Неоглядны края зла, непроглядны его нижние ступени - где и высится гора Голгофа на Анзере.
На острове были два скита. Свято-Троицкий основан Елеазаром Анзерским (как по-западноевропейски звучит имя), в нем принял постриг священник Никита Минов - будущий патриарх Никон. Голгофо-Распятский на столетие позже открыл бывший духовник Петра Великого иеромонах Иов (в схиме - Иисус).
В составе соловецкого мифа Анзер занимает почетное место, возвышаясь над святостью Зосимо-Савватиевского монастыря. Монастырский устав позволял монахам покупать отдельные кельи полностью или по частям. Некоторые старцы владели хозяйством, имели немалые деньги. Получалась не очень монашеская жизнь, осуждаемая подвижниками. Как пишет Карамзин, 'мирские преимущества влекли людей толпами из сел и городов в тихие и безопасные обители, где слава благочестия награждалась не только уважением, но и достоянием, где гражданин укрывался от насилия и бедности, не сеял, но пожинал'. Соловецкое общинножительство в целом имело добрую репутацию, но все обычные пороки замкнутого мужского сообщества были и там: пьянство, разврат, стяжательство, безделье.
Кроме всего, большой монастырь неизбежно делался предприятием, бизнесом. Сейчас по берегам бухты Благополучия - остатки деловой основательности, заложенной еще Филиппом Колычевым: живописные рыжие валуны сараев и амбаров, салотопенный завод, сухой док, одна из первых в России электростанций. Помимо земельных угодий, существовал морской промысел - все та же излюбленная соловецкая селедка. Всероссийская торговля солью. К концу XIX века построенные по заказу монахов в Финляндии и Швеции пароходы совершали в навигацию по три десятка рейсов из Архангельска и обратно. До пятнадцати тысяч богомольцев в год (в полтора раза больше, чем паломников вместе с туристами через сотню лет) приезжали на Соловки, оставляя за стандартное трехдневное пребывание в среднем по десять рублей каждый: плата за проезд, за молебны, за свечи, за покупки в лавках.
От всего этого и уходили из монастыря - в скиты, а оттуда еще дальше - в отшельнические лесные норы.
В иерархии святости иночество на Анзере считалось выше простого монашества на Соловках. Тот же расклад сохранил лагерь: на Анзере было отделение для низших категорий зэков - сифилитиков, 'мамок', священников, неработающих сектантов. Анзерское мученичество признавалось высшей ступенью соловецкого.
Идем лесом вдоль глубоко вдающейся в сушу Троицкой губы, спускаемся попить к источнику с деревянным крестом, поставленным 24 октября 1917 года, - видимо, последний крест, водруженный в той России, которая так стремительно развалилась после этой даты. За СвятоТроицким скитом по широкой тропе - к Голгофе. Не собьешься: дорога одна, к тому же на указателе стрелка и надпись 'Г-фа'. Профанизация сакрального, говоря коряво. Приручение высот - лингвистический альпинизм.
В лагерные времена это получалось проще. Среди лесных командировок (пунктов вырубки леса) - Исаково, Савватьево, Ново-Сосновая, Амбарчик, Овсянка, Красное, Щучье - значилась командировка Голгофа. Г-фа.
Кстати, какую такую ценность валили на здешних лесоповалах? Брокгауз и Ефрон указывают: 'Произрастающий на о-ве лес годен лишь на дрова; строевой лес привозится с материка'. Слой земли на соловецких камнях и песке в среднем двадцать пять сантиметров: порядочным деревьям не за что зацепиться. Еще горше звучал бы тонкий голос Ефима Лагутина: 'Валим мы и елку и сосну. Колем, пилим и страдаем...'
На командировке Голгофа в церковку у подножья горы набивали до двухсот человек в три яруса. На вершине - руины Распятской церкви, обломки деревянной гостиницы. На склоне - березовый крест: не крест из березы, а береза в виде креста. Какой-то сведущий в ботанике зэк умело подрезал ветки молодого деревца, чтобы через годы вырос памятник.
Других монументов - нет.
С Голгофы - невыразимая панорама холмов, озер, леса, моря вдали. См. взгляд Горького с Секирки. Опять чертова мешанина - она, что ли, и есть главный памятник человеческому существу.
Оптинский старец Нектарий пишет о том, как надо благодарить Бога: 'Вышел преп. Елеазар как-то ночью на крыльцо свой кельи, глянул на красоту и безмолвие окружающей Анзерский скит природы, озаренный дивным светом северного сияния, умилился до слез, и вырвался у него из растворенного Божественной любовью сердца молитвенный вздох:
'О Господи, что за красота создания твоего. И чем мне и как, червю презренному, благодарить Тебя за все Твои великие и богатые ко мне милости?' И от силы молитвенного вздоха преподобного разверзлись небеса и духовному его взору явились сонмы светоносных сил бесплотных и пели они великое славословие ангельское...'
Действительно, высокая поэзия, но не выше, чем в стихотворении Николая Заболоцкого 'Где-то в поле возле Магадана'. Нельзя ли предположить, что Заболоцкий написал свои строки как фантазию на тему этих? Ведь он о том же, но по-другому - правдивее, точнее, ужаснее:
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь ее проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мерзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
...Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
Природа, сказано, равнодушна. Человек - нет, что гораздо хуже.
Какова перекличка пеньков у Заболоцкого и соловецкого 'Гоп со смыком': на них ставят убивать и садятся умирать.
Обратная дорога с Голгофы - к Капорской губе: катер перешел к южному берегу Анзера и ждет там, чтобы возвращаться другим путем, вокруг Муксалмских островов. Долго идем вдоль белой воды по крупной гальке, покрытой половыми тряпками высохших на солнце водорослей. Наряду с заготовкой дров из топляка, прибитого к берегу, сбор йодосодержащих водорослей считался в лагере легкой работой - по сравнению с лесоповалом, корчеванием пней, осушением болот.
Василий Розанов, упрекая русских писателей в том, что не научили народ работать, прозорливо указал в октябре 1917 года: 'Мы не умеем из морских трав извлекать йоду'.
Научились как раз в Соловецком лагере, где этим под конвоем занимался друг Розанова - Павел Флоренский. Йод - из фукуса и ламинарии, из анфельции - агар и т.д. Из поселкового спецмагазина туристы выходят с полными пакетами эликсиров, лосьонов, кремов. Фитомаска с хлорофиллом: 'улучшает состояние проблемной кожи, создает комфортное состояние'. Для чего-то пригодился СЛОН...
Водоросли с нами вместе топчет попросившийся на катер молодой монах-паломник, он тоже совершил восхождение на Голгофу и до крайности возбужден. Бледно-голубые глаза сияют, рыжая бородка трясется. Путано и горячо пересказывает услышанное в монастыре, как на Анзер приезжали профессора из Москвы и из-за границы тоже, все обмерили, сказали, что анзерская Голгофа - точь-в-точь иерусалимская.
'Вот чудо-то!' Сходства не больше, чем у подлинного Соловецкого монастыря с тем, который на 500-рублевой купюре, с расстриженными соборами, додумались же запечатлеть. Монаха не хочется разочаровывать, да и боязно рассердить: Серафим уверовал и постригся, еле выжив после перелома основания черепа, а до того был призером Украины по кикбоксингу.
'Здесь все имеет значение, каждая горочка, каждое имя', - продолжает Серафим. Вот это верно. В самом имени архипелага русское ухо охотно различает и певчую птицу, и одиночное пение, и масть в тон моря, а кто пообразованней воодушевленно выводит на бумажке латинскими буквами: Solovki - Salvatio. На деле угро-финское название удручающе тавтологично: Соловецкие острова - Островные острова. Природа равнодушна, это человек придумал: командировка Голгофа.
Земля безгрешна - не потому, что без греха, а оттого, что вне. Но соловецкое мифотворчество длится, отсекая что не нужно, что мифу мешает. Не нужен - лагерь.
Олег Волков, умерший в 96-м в возрасте 96-ти, никогда на Соловки не возвращался: 'Этот остров можно посещать, лишь совершая паломничество. Как посещают святыню или памятник скорбных событий, национальных тяжких дат. Как Освенцим или Бухенвальд'.
Монах Серафим прав: здесь все имеет значение. Петр Первый поставил тут столб с указанием дистанций до разных городов: Рима, Лондона, Берлина... До Венеции - 3900 верст, столько же до Астрахани. Столб еще разглядывали зэки 20-х. Сейчас на пустыре косо стоит догнивающий знак с расстояниями до столиц союзных республик. Нужно мне знать, что до Риги 1350 км? Нужно, конечно, нужно, здесь все важно, здесь ходишь по живому, задавая вопросы, понимаешь, что ответов нет, но все задавая и задавая.
Голгофа - гора на Анзерском острове, куда идти на катере три часа,
огибая
весь большой Соловецкий с запада. на вершине - руины Распятской церкви
(Фото: Александр Лыскин)
В каюте 'Нерхи', отчалившей с Соловков на Кемь, туристы и богомольцы. Неистребимо партийного вида мужчина говорит послушнику в штопаной рясе: 'Здесь все-таки хорошо, просто просветляешься весь, и дешево. Я вот был в прошлом году в Кении, на сафари. Ты поверишь, там шаг шагнешь - пятьдесят долларов. Еще шаг - еще пятьдесят долларов'. Послушник кивает: 'Трудно-то как'.
Разговор заходит о тяготах жизни. 'Вот я покрасил стены в подъезде, сам, за свой счет, - рассказывает пожилой пассажир. - И что вы думаете, на следующий день все исписано'. Женщина с пестрой книгой подхватывает: 'Это кошмар, отчужденность в современном мире, настоящая болезнь'. Партийный присоединяется: 'Я в молодости в музей изобразительных искусств раз в две недели ходил, прямо чесотка начиналась, как не схожу, а эти?' Пожилой добавляет: 'Этим хоть бы что, все за деньги. Только деньги давай. Вот у меня жена педагог, никаких взяток не берет. Максимум - букет цветов, еще клюкву в сахаре'. Партийный завершает фугу: 'А здесь все-таки просветляешься, не знаю кто как'.
Выходим гурьбой на корму: последний взгляд назад. Монастырь поставлен так искусно, что крепостные башни симметрично окаймляют соборы лишь с этой точки зрения - из горловины бухты Благополучия. Соловки гармоничны только при встрече и при прощании с ними. В упор - не углядеть. Одна из героинь фильма 'Власть соловецкая' рассказывает о том, как впервые за несколько лет где-то на пересылке попалось зеркало. Все женщины бросились к нему.
Она долго не могла найти себя в зеркальной толпе, потом увидела собственную мать - морщинистую, седую, и поняла, что это она сама. Так страна, не отрекаясь и не раскаиваясь, не обнаруживает своего отражения, не узнает, не желает узнавать себя в зеркале, разве что в лестном кривом.
На Соловецких островах погружаешься не в гармонию, а в красоту и жуть - замешиваясь в безумное варево из природы, архитектуры, религии, истории. Не Освенцим или Бухенвальд, где ни восхищаться, ни умиляться не приходится. Здесь - всё разом, всё вместе, всё можно. Все разом, все вместе, всем можно. Заповедник человека как вида.
На Соловках все неправдоподобно и все правда: место, время, твои чувства в этом месте, твои мысли об этом времени, текущем по соловецкому календарю. В полночь солнце стоит на ладонь над лесом. В полдень - немного выше. Соловецкая ночь не кончается.
На иконе XVII века - основатели монастыря Зосима и Савватий
(Фото: Александр Лыскин)
На Большом Заяцком острове рядом с деревянной Андреевской церковью
размещался штрафной изолятор для беременных зэчек
(Фото: Петр Захаров)